удивление мало, учитывая жуткую картину, которую застали мы с Сафи. Количество пострадавших, разумеется, значительно выше. Почти все, кто находился в зале, получили ожоги и прочие повреждения. Те, кого нам не удалось спасти, либо умерли до нашего появления, либо по какой-то причине не смогли выбраться. Например, один парень по имени Харвин Толле прилип к стене, коснувшись ее рукой, так как расплавленная штукатурка начала таять. Не знаю, допускают ли законы физики возможность подобных явлений. В тот момент это казалось не важным.
По словам Кореа, два трупа остались неопознанными. Рядом с экраном были обнаружены два скелета, обнаженные, совершенно лишенные плоти. Судя по всему, они принадлежали людям, умершим давно, причем один умер значительно раньше другого. Удалось определить, что это скелеты взрослой женщины и ребенка лет десяти, скорее всего мальчика. Кореа, конечно, интересовало, нет ли у меня каких-либо предположений относительно того, откуда они взялись?
Я призналась, что предположения у меня имеются, но, даже учитывая все произошедшее, они могут показаться безумными. В ответ Кореа скрестила руки на груди и слегка вскинула бровь.
– Валяйте.
В конце концов – спустя довольно долгое время, по меркам судмедэкспертов, – специалистам удалось сопоставить ДНК благополучно здравствующих родственников Артура Макалла Уиткомба с ДНК ребенка, доказав с большой долей вероятности, что детский скелет принадлежит Хайатту. Сопоставив ДНК обоих скелетов, эксперты пришли к выводу, что они принадлежат матери и сыну, а значит, женщина – ни кто иная, как Айрис Данлопп Уиткомб, урожденная Гизелла Вробль. Каким образом Вроб узнал, где они похоронены, с какой безумной целью выкопал их кости и принес в зал для просмотра, остается тайной. Как, впрочем, и причина смерти миссис Уиткомб, и обстоятельства, при которых она, покинув мчавшийся в Торонто поезд, вернулась в Кварри Аржент. Впрочем, учитывая, сколько безумств ухитрился натворить Вроб в течение нескольких недель, на некоторые туманные обстоятельства власти предпочли закрыть глаза.
Я всегда говорю – любая история обретает логику после того, как ее конец становится совершившимся фактом. К тому же разве существуют веские доказательства того, что наша история никакой реальной логике не подчиняется? Вряд ли можно придавать значение свидетельству женщины, два раза пережившей какие-то непонятные припадки, особенно если эта женщина рассказывает о своем общении с призраком и некоей мертвой богиней. Нет, это мое подсознание сыграло со мной шутку, раскрыв преступление прежде, чем оно было совершено; об этом я написала книгу, которая приносит мне деньги, и по-прежнему готова подписаться под каждым ее словом.
У меня особенный ребенок с особыми потребностями, и 25 процентов своего дохода я откладываю, чтобы обеспечить его, когда нас Саймоном не станет. Слепота, бесспорно, приносит мне некоторые неудобства в ежедневном быту, и все же я полагаю, что плата не так уж высока и сделку можно счесть удачной.
Сейчас моя карьера идет в гору, причем намного быстрее, чем когда-либо. Я занимаюсь тем, что мне нравится: составляю программы фестивалей, беру интервью и даю их сама, провожу специальные показы. Конечно, машину я не буду водить никогда, даже если захочу, но мое зрение постоянно улучшается. На днях я проснулась и поняла, что вижу потолок, все трещины, фактуру штукатурки, пробегающие тени… Это было потрясающе. Потрясающе до такой степени, что я залилась слезами.
– Знаешь, что меня особенно радует? – спросила я у Саймона на прошлой неделе, когда мы ужинали в ресторане вместе с Сафи. – То, что мы смогли сделать достоянием публики значительную часть обстоятельств, связанных с миссис Уиткомб, и не завоевать при этом репутацию сумасшедших. Неопровержимые факты состоят в следующем: ее отец убил свою семью, она была одержима древними легендами, рисовала, потеряла сына, разговаривала с призраками. И снимала фильмы.
– Но в вашей книге много сведений о Госпоже Полудня, – нахмурился Саймон. – Кто-нибудь может заинтересоваться ими и начать собственное расследование.
– Вряд ли, – покачала головой Сафи, наливая себя еще вина. – В свете того, что натворил Вроб, Госпожа Полудня становится лишь фантомом, родившимся в голове миссис Уиткомб, бредовой идеей, которая овладела несчастной женщиной под влиянием свалившихся на нее бед. Грустно, конечно. Очень грустно. Но вряд ли найдется человек, который, прочтя нашу книгу, захочет замочить кого-нибудь и похоронить труп в поле.
– Не все, что кажется нам реальным, является таковым на самом деле, – подхватила я. – Так принято говорить обо всех религиях. А религия, лишенная чудес, вряд ли жизнеспособна.
– Гм. – Саймон поднял палец, в глазах его появился хорошо знакомый мне блеск, означавший нечто вроде «ага, попалась». – А как насчет сайентологии?
– Сайентология не в счет, – ответила я. – Речь идет о старых мертвых религиях, требующих человеческих жертв. Общеизвестная истина, дружок.
И я поцеловала его.
Потом Сафи рассказала, что продюсеры, с которыми она работала, наконец смогли получить финансирование от «Телефильма». Правда, не на съемки фильма о езидах, который оставался ее несбыточной мечтой.
– Они хотят экранизировать нашу книгу, при этом, конечно, изрядно ее переделав, – сообщила она. – Хотят, чтобы реальное время переплеталось с прошлым, шаг туда, шаг назад, история жизни Вроба сопоставлялась с историей миссис Уиткомб. Что-то вроде «Часов», но с грандиозным пожаром в финале.
– В главной роли Аарон Эшмор, с фальшивым носом? – расхохоталась я. Сафи лишь пожала плечами.
После того что произошло в студии «Урсулайн», и раньше в Уксусном доме, я начала воспринимать мир по-другому. Это я знаю точно. С одной стороны, я больше не пытаюсь определить ценность собственной личности – или отсутствие ценности – по прежним критериям; с другой, теперь я не сомневаюсь, что реальность полна невидимых дверей и сквозь них проникают таинственные сущности, которых никому не следует видеть. Тот, кто увидел их, никогда не будет прежним.
Возможно, иконоборцы были правы: изображение бога – это крючок, цепляющий душу, ловушка, из которой невозможно освободиться. Когда человек видит бога, любого бога, перед ним стоит выбор – забыть или сойти с ума, пытаясь забыть. Встреча с богом влечет за собой попытку вырваться и за пределы собственной личности, которую древние греки называли «экстаз». Попытку уйти от себя в неведомые пространства.
Но есть еще один, третий путь, который я избрала для себя. Помнить, несмотря на невыносимую боль, которую причиняют воспоминания. Справляться со всеми последствиями, которые эти воспоминания порождают. Смиряться с неизбежным и гордо нести свои шрамы.
Этому я пытаюсь научиться каждый день, с переменным успехом. Но я стараюсь изо всех сил. Что мне это даст в конце концов? Смогу ли я спастись, или меня затянет одна из многочисленных трещин, сквозь которые зияет иная реальность, о существовании которой никто не хочет
