Книга Ты меня любишь - Кэролайн Кепнес

Я не рылся в твоем телефоне, не нарушал твоих личных границ. Ты изменила настройки, и когда тебе приходит сообщение, текст сразу виден на экране, потому что впервые в твоей взрослой жизни тебе нечего скрывать ни от меня, ни от кого бы то ни было. Я просматриваю твой телефон, только когда ты оставляешь его на столе, уходя в туалет. Многие люди заглядывают в телефоны супругов, Мэри Кей; будь я чуть больше похож на тебя, ты поступала бы так же, я уверен. Впрочем, я — это я. А ты — это ты. Мы не опустимся до идиотизма и не станем заводить общий аккаунт для «мистера и миссис Джо и Мэри Кей Голдберг». Мы не отрицаем своей индивидуальности. Но в хороших отношениях надо уважать потребности партнера. Ты вечно обо всем беспокоишься, поэтому тебе не нужно знать, зачем я только что купил старый игровой автомат «Сороконожка», стоявший раньше в пиццерии. Тебе не нужно знать, что Оливер так и не продал свой сценарий (Джонни Бейтс никому не приглянулся), однако продолжает попытки вместе с новым агентом. Быть собой — значит помнить про все кружки с мочой в мире и в нашем доме. Я знаю, где ты хранишь дневник (на верхней полке в ванной, которая теперь принадлежит и тебе), но я его ни разу не открыл.

Окунаю бритву в мыльную раковину — крем для бритья прилипает к лезвию. Идеально. Я оттягиваю кожу на подбородке, и бритва делает то, что должна, — удаляет нежелательные крошечные волоски; не хочу, чтобы твое лицо горело, когда мы ляжем в постель — и все в этом мире, в этом доме, в этом лезвии бритвы идеально.

Ты стучишь о дверной косяк.

— Я чертовски счастлива. Неужели… все так и будет дальше?

Я окунаю бритву в пену — снова идеально.

— Да, — говорю я.

Ты киваешь. Ты опять в носках. Я осуждающе цокаю языком: у меня на полах скользкое покрытие, в твоем доме было другое, и ты не можешь носить здесь носки, потому что это не безопасно, однако ты упрямишься, носки для тебя значат не меньше колготок, и вечно норовишь упасть. Я хочу защитить тебя. Прошу тебя носить обувь или ходить босиком, но ты представляешь себя Томом Крузом из «Рискованного бизнеса». Ты подражаешь его знаменитому «скользящему» танцу, а я качаю головой и говорю тебе то же, что и всегда: жизнь — рискованное предприятие.

— Мадам, вам необходимо надеть обувь.

Ты отмахиваешься от меня и делаешь шаг вперед.

— Ты почти готов?

Мне нравится, когда мы препираемся, — мы же семья. Мы не изменяем себе. На прошлой неделе у тебя начался ПМС, и я удивил тебя, оставив на полочке в ванной тампоны. Ты рассмеялась и сказала: «Ну спасибо за предусмотрительность». А еще ты съела остатки пиццы, которые я приберег для завтрака, и я начал раздражаться: «Я же говорил, что одной пиццы на троих не хватает, не верь ты рекламе по телику!» Ты тоже начала раздражаться: «А ты попробуй справляться с ПМС каждый месяц, а я посмотрю, как ты запоешь, когда твое тело восстанет против тебя», — и Суриката тоже начала раздражаться: «Мам, а можно поменьше говорить о своей менструации?» В общем, было чертовски круто! Потому что мы похожи на героев ситкома «Майнфелд», и мы выражаем свои обиды вербально, не позволяя им закипеть внутри. В нашем саду есть сорняки, они дополняют цветочные клумбы. Я могу отличить цветы от сорняков, но, в конце концов, люблю их все до единого. И в нашем доме никто не боится Вирджинии Вулф. Если нам что-то против шерсти, мы сражаемся. В честном бою.

Ты краснеешь, ты в предвкушении большого события и говоришь, что выйдешь на веранду, и я вдыхаю аромат твоих волос, а ты целуешь меня в щеку, и крем для бритья остается у тебя на губах, а я бы предпочел взбитые сливки. Ты хихикаешь. Ложное смущение. Ты тянешь ко мне руку, и дверь распахнута настежь, но ты лиса. Тебе нравится риск и то, какими мы стали. Любовниками. Ты хочешь, чтобы я держал тебя за волосы, и я повинуюсь — тебе же неоткуда узнать о покойной Бек или покойной Кейденс; и твой язык касается моего стержня — то, что у нас есть, настоящее. И происходит прямо сейчас.

Ты встаешь. Головокружение. Я застегиваю ширинку. Головокружение.

Ты не смотришь на свое отражение, словно стесняясь того, что мы сделали. Шлепаешь меня мочалкой — «Плохой Джо! Хороший Джо!» — и я вскидываю руки — «Признаю вину!». Я говорю, что ты возвращаешь мне молодость, а потом забираю свои слова назад.

— Я неправильно выразился. С тобой я чувствую себя лучше, чем в молодости. Ты заставляешь меня чувствовать себя старым. Мне всегда нравилась песня «Golden Years»[38], и я знаю, что мы старые, но теперь понимаю, что имел в виду Боуи.

Тебе нравится. И ты смеешься.

— Забавный факт, — говоришь ты. — Когда Фил делал мне предложение, я спала.

Я уже привык. Стоит мне упомянуть рок-музыку, ты вспоминаешь о своем рок-муже. И это хорошо, Мэри Кей. Полезно. Ты вспоминаешь его ошибки, ему со мной не тягаться, и я люблю, когда ты видишь свет. Я предвкушаю остаток наших дней и улыбаюсь.

— Правда?

— О да, — говоришь ты. — Он надел кольцо мне на палец и ушел из дома, я далеко не сразу обратила на это внимание, и он очень разозлился…

Я не говорю плохо о мертвых, но свадебный день настраивает на воспоминания. Целую тебя в лоб.

— Я люблю тебя.

Ты склоняешь голову мне на грудь.

— Да, похоже на то, Джо.

Потом ты шлепаешь меня по заднице и напоминаешь, что внизу ждут пятьдесят человек, и я отдаю тебе честь.

— Слушаюсь, Ганнибал!

Ты передумала — и закрываешь дверь.

— Или ты предпочитаешь быть Молнией?

Я запираю дверь, которую ты закрыла, и прижимаюсь к тебе всем телом. Провожу рукой по твоей спине, стягиваю с тебя трусики и встаю на колени, потому что какое мне дело до пятидесяти гребаных человек, когда ты так близко, ближе, чем в «Близости»?