протянутых с дорогой душой, казалось глупо.
«Ну разве же он не Ангелочек? – вспомнился разговор двух ребят на набережной. – Самый настоящий Ангелочек».
Аглая наклонилась и поцеловала Паоло в щеку, колючую от жесткой щетины:
– Буэнос диас, компаньеро, – был весь стратегический запас испанского, который она смогла извлечь из памяти.
Мадрид покорил ее с первого взгляда. Она вошла в него как в сказочное королевство, украшенное белыми замками с островерхими крышами, словно выточенными из глыбы сахара. Гармония летящей к небу готики сменялась таинственными мавританскими двориками. На мощеной плитке тротуаров стояли вазоны с цветами, и легко представлялось, что под тенистыми навесами сидят сеньоры в гофрированных воротниках и прихлебывают крепчайший кофе. Наверняка испанские дамы сплетничали о благородных идальго и обмахивались шелковыми веерами. Века, пролетевшие над Мадридом, оставили след и в русских сердцах.
По улице Гран-Виа текла пестрая толпа туристов. Длинные платья мешались с шортами и футболками, по мостовой шлепали вьетнамки и кроссовки, изящные туфельки на каблуках выбивали дробь, не слышную в общем веселом шуме. Со всех сторон слышалась испанская, немецкая, английская и русская речь. Открытые кафе по обеим сторонам улицы были полны народом, и не хотелось думать ни о чем плохом. Этот город был словно губка пропитан беспечностью.
Ночь упала на Мадрид кружевной мантильей, сквозь которую поблескивало монисто фонарей и россыпь бриллиантов горящих окон. В закрывающемся магазинчике Аглая успела купить пакет молока и французский багет с чуть зачерствевшей корочкой.
На ночлег она устроилась в парке, выбрав уютную скамейку в полукруге цветущих кустарников. Небо над головой было полно ярких звезд, и Аглая подумала, что любовь – это как дотянуться до звезды, главное, чтоб она не оказалась головешкой, а горела всю жизнь. В полусне Аглая чувствовала, что ее баюкает какой-то огромный, вселенский покой, похожий на теплое море без начала и без конца.
Проснувшись, она обнаружила, что рюкзачок исчез.
У самых ног копошились в пыли зеленые попугайчики с желтой грудкой. Смешно переваливаясь, они издавали хриплые звуки, похожие на скрип дверных петель. Из-за кустов за попугаями с интересом наблюдала раскормленная серая кошка. По параллельной дорожке в парке бежал старичок в огромных белых шортах, раздувающихся парусом. Со стороны улицы приятно пахло свежим хлебом и теплым асфальтом.
Когда Аглая прикоснулась к карману юбки, рука дрожала. Паспорт и горсть металлических евро оказались на месте. Она смогла, наконец, перевести дух. Еще пальцы наткнулись на визитную карточку Варвары Юрьевны.
«Дом, где тебе всегда помогут», – повертев визитку, Аглая с горечью усмехнулась: скорее всего, по указанному адресу давно живут другие люди, да и сама Варвара Юрьевна наверняка и думать забыла о рыжей девчонке Аглае Мезенцевой из Москвы. Но все же было приятно смотреть на летящую вязь букв, набросанных шариковой ручкой. Смерть Сергея Дмитриевича нанесла ей такой сокрушительный удар, что любая малость, связанная с его именем, была и остается драгоценным даром.
«Ангел мой, ты видишь ли меня?» – пришли на ум строки Тютчева, посвященные дорогим ушедшим. Опустив голову вниз, Аглая сделала глубокий вдох, и внезапно ей показалось, что на плечо невесомо легла чья-то рука. Она не стала оборачиваться, зная, что никого не увидит.
Расческа осталась в украденном рюкзаке. Чтобы привести в порядок волосы, пришлось причесаться растопыренными пальцами. Самой большой ценностью в рюкзаке был мобильник.
«Глупо, что человек так сильно зависим от маленькой штучки размером с ладонь», – подумала Аглая. В расстройстве она постучала кулаком по деревянным брусьям скамейки, хотя следовало бы постучать по лбу, додумавшемуся положить рюкзак под голову.
Наверное, она сейчас выглядела бомжихой, потому что девушка с шелком темных волос брезгливо поджала губы, когда проходила мимо.
– Да-да, знаю-знаю, – ворчливо сказала ей вслед Аглая, – но хотела бы я посмотреть на тебя в моей ситуации. У меня тоже есть красивые платья, – фраза о платьях потянула за собой воспоминание о Евгении Борисовиче и человеческой подлости, и она исправилась: – Были красивые платья, но больше они мне не нужны.
Из скудного денежного запаса пришлось выделить несколько евро на зубную щетку и трусики. Полиэтиленовый мешок дали в магазине.
Теперь Аглая не замечала красот Мадрида, а целенаправленно двигалась к выезду из города, где было легче поймать машину. Все равно куда, лишь бы в сторону Франции. Как она успела убедиться: кратчайшее расстояние между двумя точками – не всегда прямая.
Париж, 2014 год
По неизвестной причине с самого утра Марию не оставляло предчувствие неприятностей. Когда Игнатий ушел на работу, она налила себе чашку кофе и несколько раз раздельно, чтобы дошло до мозга, произнесла, что дома все благополучно: здоровье Игнатия – самая большая тревога последнего года – опасений не внушает, а Филипп готовится к свадьбе и счастлив.
Счастлив ли?
Мария вспомнила суету перед их с Игнатием венчанием. Ах, сколько в ней было надежд и необъятной радости! Казалось, что в тот день Господь осиял золотым светом весь Божий мир. С пылающими щеками она то и дело бегала к венчальной паре, которой их с Игнатием благословил Юрий Игнатьевич, и целовала тонкий краешек басманной рамки. Белое платье из тафты сшила Фелицата Андреевна, а свекровь, наутро перед венчанием, преподнесла изумительное жемчужное ожерелье.
Мария поставила чашку на круглый столик из темного дерева и обратила глаза к иконе святого Игнатия. Она часто смотрела на него, если душа начинала искать ответа на сложные вопросы. От лика светлого старца с книгой в руках мысли всегда начинали течь в нужное русло.
Сами собой пришли на ум слова молитвы, и она произнесла их сначала по-польски, а потом по-русски. Православие вошло в ее жизнь так естественно и органично, что порой Мария удивлялась своему былому католичеству. Почти сразу после крещения стало странным креститься слева направо, а сухие облатки в виде причастия не вызывали в душе того трепета, с которым она принимала Святые Дары в Русской Церкви. Костелы, ксендзы, исповедь через занавеску – все это теперь казалось подделкой, словно игра ребенка, который на игрушках учится жить по-настоящему.
К слову, Игнатий не настаивал на смене религии, но Мария не представляла, как муж и жена – единая плоть – могут существовать в разных ипостасях и разной вере. От их единения она порой ощущала такое огромное счастье, что бросалась на колени перед иконами и рыдала, не в силах излить в словах свою благодарность.
Легко приподнявшись с софы, Мария повязала старый фартук, чтобы приступить к исполнению своей давней задумки – разобрать чердак. Работы предстояло много, потому что дом был ровесником Игнаши,
