нас было прикрытие ночи… Подумать только, в Люче сейчас небо темное, а здесь, на Северном море, по волнам все еще скользят золотые лучи.
Я вызову бурю.
Я жду продолжения. Когда он не озвучивает весь план, я подсказываю:
И?..
И потом тенью проберусь на судно, найду камень, перекинусь в плоть и вынесу его из тайника в когтях.
Я смотрю на него круглыми глазами.
Что?
План ужасный, Лор.
Прошу прощения?
У них наверняка будет обсидиановое оружие. И возможно, даже пинты крови Мериам.
Вся кровь, которую раздавали в Люче…
Принадлежит змеям. Знаю. Слышала. Но вдруг у Таво, на хрен, реальная тема?
Лор что-то бормочет себе под нос.
О, вот только не надо рычать на меня из-за лексикона. Не такой уж он мерзкий. В отличие от твоего плана.
У тебя есть идея получше?
Да, вообще-то есть. Я делаю нас всех невидимыми. Мы штурмуем корабль, находим камень, выбрасываем Диотто за борт – пусть с ним змеи разбираются, – а затем отправляемся домой.
Ладно.
Что ладно?
Мне нравится твой план.
Потрясенная его согласием, я круглыми глазами оглядываю всех его трех воронов.
Но ты в эту лодку не сунешься.
Это довольно существенная часть плана.
Ты нарисуешь на всех печать невидимости, а сама останешься с Ифе в воздухе.
Отказ Лоркана пускать меня на дело не должен вызывать удивления. Будь его воля, он бы запер меня в железном пузыре.
Я осматриваю бесконечный синий ковер внизу.
Как думаешь, они знают о нашем приближении?
Мы видели их корабль, когда летели в Глейс, так что вполне возможно, что и они видели нас.
Они не знают, что Алёна так быстро их выдала…
Один из его воронов бросает на меня выразительный взгляд. Взгляд, говорящий, что они наверняка это понимают: в конце концов, стая воронов кому угодно язык развяжет.
Мысли возвращаются к принцессе. К вести о том, что однажды моя дочь пересечет это самое небо, чтобы прибыть в Глейс и пролить кровь Алёны. Намеренно ли? Или в целях самообороны? Я бросаю взгляд через плечо на белый континент, который сверкает, как разлитое молоко.
Что ты сделаешь с моим ребенком, Алёна?
Небо грохочет, отрывая меня от будущего и швыряя обратно в настоящее.
У нас вроде было несколько часов в запасе?
Да, но я хочу, чтобы они знали о нашем приближении. Хочу, чтобы вкусили моего гнева; почувствовали, как он пронзает их кожу и выворачивает желудки. Хочу, чтобы они прокляли день, когда решили стать нашими врагами.
Со всех сторон наплывают облака, сгущаясь настолько плотно, что не видно моря.
Лор, а вдруг они выбросят камень за борт?
В этих местах нет морских впадин. Даже ворона сможет нырнуть, чтобы его достать. Впрочем, они не станут выбрасывать камень. Он их последняя защита от Шаббе. – Когда тьма медленно заслоняет солнце, ослабляя его сияние, Лор добавляет: – Как думаешь, почему Диотто взял это дело на себя? Как думаешь, почему не доверил его своим солдатам?
Внутренности начинает скручивать от тревоги. Я рассчитывала украсть камень по-тихому, однако нечто столь ценное обязательно разожжет битву, которая унесет много жизней. Боги, пусть пострадают лишь наши враги…
Я все еще цепляюсь за эту маленькую молитву, когда, по прошествии часа или того меньше, ворон Кольма издает душераздирающее карканье и застывает. Краска сходит с лица Габриэле, и его круглые глаза, полные ужаса, встречаются с моими за секунду до того, как его обсидиановый перевозчик стремительно обрушивается сквозь облака вниз вместе с пассажиром на спине.
Глава 72
Я кричу, смотря на падающих Кольма и Габриэле, затем кричу вновь, когда Фионн бросается вслед за своей парой, чтобы наверняка разделить его обсидиановую участь.
Лор? – зову я, когда Ифе взмахивает огромными крыльями и поднимается выше.
Моя пара не отвечает. Я оглядываюсь и понимаю, что рядом со мной остались только Киэн и ворон, несущий Юстуса.
Твою ж мать. Я вновь зову свою пару по мыслесвязи, и опять, и опять. Тишина в ответ.
– Ифе, я сделаю нас невидимыми, хорошо?
Она слегка поворачивает ко мне голову, в ее черных глазах плещется тревога. Дрожащей рукой я нащупываю ожерелье, прокалываю кожу, затем просовываю пальцы под один из рукавов и рисую на предплечье печать.
Когда крылья Ифе замирают, я понимаю, что заклинание сработало.
– Я здесь, Ифе. – Нельзя сказать, что мой голос ее успокаивает, тем не менее заставляет вновь пошевелить крыльями. – Твоя очередь.
Раздвигаю перья, покрывающие ее голову – настолько далеко от сердца, насколько могу дотянуться, – и украшаю ее кожу тем же рисунком.
Когда она становится единым целым с воздухом, я говорю:
– Лети на корабль. Они нас не увидят.
Я чувствую, как ее голова под моей ладонью трясется.
– Лоркан там, внизу, Ифе, и он мне не отвечает. Прошу! – Я пытаюсь прикинуть сквозь завесу облаков, далеко ли до воды. – Ладно. Я прыгну.
Должно быть, она решает, что я вполне способна воплотить угрозу в жизнь, поэтому складывает крылья и резко уходит вниз. Хотя я не слышу ее в этой форме, могу представить, как она бурчит себе под нос о том, что Лоркан превратит ее в вечно-ворона, если этого не сделает маленькая армия Диотто.
Едва мы выныриваем из облаков, сердце замирает. В бурлящем море раскачивается галеон, на палубе стоит обсидиановый ворон – прямо между гигантскими колесами, которые вращаются, выпуская дым, а также дробь – не стрелы.
На палубе не видно ни единого фейри, за исключением моего упавшего друга – его скрюченная фигура испускает ореол крови, конечности согнуты под неестественным углом, одна нога зажата под распростертым обсидиановым крылом Кольма. По горлу стремительно ползет крик, однако я его подавляю. Габриэле – чистокровный, а чистокровные не погибают от обычных ран.
Лодка раскачивается, но зажатая нога Габриэле не дает ему скатиться в дыру в форме ворона, которая зияет на палубе рядом с ним.
В воздух взлетает еще одна порция дроби. Я направляю дрожащую фигуру Ифе вправо, в сторону от траектории их движения. Раздается еще одна очередь. Затем третья. Они вырываются с определенными интервалами. Я считаю время, отделяющее каждый пуск, и вскоре понимаю, что у меня будут считаные секунды на то, чтобы опуститься на мостик.
Если только не спущусь на борт с перил…
Галеон кренится, мачты скользят по волнам. Лоркан таки потопит корабль своим штормом, если не угомонится. Я зову его, но, вероятно, он отгородил разум стеной, чтобы не отвлекаться, поскольку мой
