К слову, да: отец именно так и подумал. Слыхал я однажды, как он тебя проклинал.
Признаться, тут он приукрасил. Если Кощей что-то и думал про сбежавшую жену, то с сыном своими печалями не делился. Искать — искал, да только зря прислужников гонял. А потом плюнул: нашлись дела поважнее. Но Лису всё равно было приятно видеть, как после его жестоких слов Анисья заголосила пуще прежнего:
— Ох, Кощеюшка мой, как же так! Единственная я из жён была, кто тебя любил пуще жизни, и вот какое злосчастие приключилося…
— Кстати, а за что ты его полюбила? — Лису и впрямь было любопытно. — Он же, прямо скажем, не красавец. И нравом мерзок.
Анисья глянула на него снисходительно, как на малолеток смотрят. Ну или на дурачков.
— Дык любят не за что-то, а просто любят — и всё. Когда-нибудь ты поймёшь, коли найдётся девица, которая протопчет к твоему сердцу дорожку. Может, узнаешь, каково это — особливо, когда без взаимности. И больно, и сладко.
— Спасибо, как-нибудь обойдусь, — Лис криво усмехнулся. Он-то знал, чем заплатил за бессмертие.
Анисья тоже поняла, вздохнула:
— Ты такой же, как твой отец, да? Оба, стало быть, дурачки…
— Но-но, полегче! — прикрикнул он больше для порядка.
Анисья не хотела его задеть, а, похоже, и впрямь сокрушалась. На этом их пути расходились в разные стороны. Зарянка в беспутной матери не нуждалась. Убивать её Лис не хотел, а выпустить тоже не мог. Что ж, значит, теперь всё будет в руках судьбы.
Уходя, он снял защитные чары. Анисья не бросилась прочь — к свободе, не побежала за ним — просто осталась сидеть на своём топчане, уставившись в одну точку.
Вскоре Лис и думать о ней забыл. За день он так умаялся, что всю ночь спал как убитый, а утром, сразу после завтрака, на внешней западной стене его ждал дядька Ешэ на осёдланном горыныче.
Змей, заслышав лёгкие шаги Лиса, поднял одну из чешуйчатых голов и вперил в него немигающий взгляд. Из широких ноздрей вырывался пар, гребень на голове настороженно встопорщился, и Лис встал как вкопанный. Ужас сковал его по рукам и ногам, он просто не мог заставить себя подойти — не то что сесть на спину этому чудовищу. Горыныч почуял этот страх и облизнулся, показав длинный раздвоенный язык. Две другие головы тоже проявили интерес — зашелестели чешуёй по каменной кладке, пытаясь подобраться ближе.
— Тпру! — дядька Ешэ довольно бесцеремонно хлопнул Горыныча по шее (на руках советника были толстенные перчатки: так-то о чешую и порезаться можно было). — Стой смирно, кому говорят!
Змей недовольно заворчал (от этого утробного рыка у Лиса на голове зашевелились волосы, а на висках выступил холодный пот), но послушался.
— Вот так-то лучше, — советник, улыбаясь, хлопнул по седлу позади себя. — Залезай, Лисёныш, не бойся. Это самый дружелюбный из наших горынычей. Только любопытный очень. Да не трясись ты так, не съесть он тебя хотел, а так, понюхать, познакомиться.
— Н-нет, — еле выдавил из себя Лис. — Никуда я не полечу. Идите к чёрту!!!
Эх, не хотел срываться на крик, но не вышло. Впрочем, прозвучало скорее жалко, чем грозно: голос предал его и дал петуха, зубы стучали друг о друга, а если бы на полях лежал снег, они с Лисом могли бы посоревноваться, кто белее.
Ешэ глянул на него, покачал головой и, легко выпрыгнув из седла, шагнул навстречу. Тяжелая рука легла на плечо, будто припечатывая. Колени подогнулись, и Лис упал бы, если бы советник не поддержал его под локоток.
Ешэ достал из-за пояса дутую кожаную флягу, с хлопком вытянул зубами пробку и не очень внятно, но настойчиво сказал:
— Эй.
Должно быть, это означало «пей». Лис послушно присосался к горлышку и в тот же миг закашлялся. Нутро будто огнём обожгло. Да, во фляге у дядьки была явно не морошковая настойка, а что-то покрепче.
— Что это? — прохрипел он, когда смог вдохнуть.
Советник достал пробку изо рта.
— Пей, я сказал. Это особое зелье от страха.
Во второй раз огненная жижа пошла как-то лучше. А в третий и вовсе на ура. Лис даже начал различать вкусовые оттенки. М-м-м… вроде как грибами пахнет. И нотка полыни присутствует. А ещё… что-то такое знакомое… может, гвоздика?
— Хватит-хватит, ишь, присосался! — дядька выхватил флягу из ослабевших пальцев.
Лис улыбнулся до ушей. Впервые за многие дни ему было хорошо. Нет, пожалуй, даже не просто хорошо, а весело. На чистом небе сияло смешное солнце, и зайчики смешно подмигивали ему с блестящей чешуи Горыныча. И сам горыныч тоже был какой-то смешной. Ишь, лыбится, ящерица-переросток! Кто-то засмеялся. Лис не сразу понял, что это смеётся он сам. Перед глазами всё кружилось, будто замшелые камни крепостной стены вдруг решили пуститься в пляс. Дядьке Ешэ всё-таки пришлось подхватить своего подопечного под мышки и волоком втащить в седло. Когда советник пристёгивал его ремнями, Лис, глупо хихикая, пытался ему мешать, приговаривая:
— Да иди ты! Я что, дурак, чтобы падать?
— Может, и не дурак, — советник даже не улыбнулся. Ишь, сыч! — А только когда тебя вырубит, я ловить не стану.
— Не вырубит, — хохотнул Лис. — А ещё нальёшь? Ну, капельку.
— Больше нельзя. — Застегнув все пряжки, Ешэ тоже забрался в седло, усевшись спереди. Его длинная косица полоснула Лиса по щеке, вызвав новый приступ смеха. — Н-но, родимый!
Горыныч пробежал несколько шагов, разгоняясь, оттолкнулся мощными лапами от земли и взмыл в небо. Мощные крылья громко хлопали, со свистом рассекая воздух. Уши заложило точно так же, как когда Лис взлетал на Шторм-коне. Лис вспомнил, как он мчался к Огнь-реке, как нашёл тела дивьих людей, желавших спасти его мать, да так и не сумевших. Они-то были живы, а Василиса — считай что мертва. От былого веселья не осталось и следа. Из глаз брызнули слёзы, и он уткнулся в волчью жилетку дядьки Ешэ
