приглашаю конферансье к развернутым характеристикам артистов, расхваливаниям, нет, — реплика, броская шутка, и чем короче, тем лучше. Ведь на эстраде количество редко переходит в качество, меж тем многие, даже хорошие конферансье исполняют, исполняют и исполняют… все, что умеют, не боясь осточертеть публике, соконцертникам и… себе. Перефразируя Пушкина, я бы сказал: «Чем меньше публику мы мучим, тем легче нравимся мы ей».
Ни меня, ни зрителей не огорчает конферансье-умелец, если он умелец первоклассный! Показывает много и хорошо! Но если он таков, тогда он… Райкин, и тогда я иду на Райкина! А если я иду на концерт «вообще», тогда дело меняется, тут уж переконферировать вредно.
В самом деле, певцу в концерте полагается спеть две-три песни и уйти. Игорь Ильинский уходит, прочитав две басни, и возвращается только после настойчивых требований. Замечательная балерина Екатерина Васильевна Гельцер, с которой я много раз встречался в концертах, как-то сказала мне:
— Знаете, когда я танцую в балете в Большом театре, сколько бы я ни находилась на сцене, всегда чувствую заинтересованность зрителей, но когда выступаю там в концерте — пока дойду до середины этой огромной сцены, чтобы только начать танцевать, мне кажется, что я уже надоела публике!
— Что же, — скажет мне оппонент из зала, — то балерина, а то конферансье! Пускай говорит, сколько ему нужно, лишь бы интересно! Еще прусский король Фридрих Первый сказал: «Пусть каждый спасается на свой лад!»
— Нет, уважаемый товарищ, тогда у нас получится «концерт наоборот», то есть не конферансье между артистами, а артисты между конферансье!
— Ну и что? — может возразить опять оппонент. — Концерт идет, артистов принимают, конферансье смешит, — чего ж вам еще? «Свет решил, что он умен и очень мил»!
А я опять — нет-с! Не помню только — где сказано, в Евангелии, или в Талмуде, или в Коране: «В многоглаголаньи несть спасения»! Видали вы конферансье у мима Марселя Марсо? Он вообще молчит, молчит в течение всего вечера, а уже с половины концерта его появления с плакатиками в руке вызывают аплодисменты!
За свою долгую жизнь на сцене я испытал трудности актерства, режиссуры, драматургии, педагогики, конферанса — всего, кажется, хлебнул — и смело утверждаю, что всего труднее конферанс.
Мне не раз приходилось вести концерты для артистов Московского Художественного театра. Однажды после такого концерта Константин Сергеевич Станиславский и Мария Петровна Лилина предложили нам, участникам концерта, выпить по чашке чаю. За столом Константин Сергеевич сказал мне:
— Всякий раз, когда я слушаю вас, я удивляюсь, как это вы… выходите без текста… Если бы меня вот так… оставили наедине с публикой… без выученного, я бы умер от разрыва сердца…
Да, трудная у нас профессия. …Собственно, не у нас, а у них — я ведь уже тридцать лет не конферансье, и если выступаю, то случайно… Концертов я уже давно не веду, но меня как активиста Центрального Дома актера и Центрального Дома работников искусств иногда просят: «Алексей Григорьевич, скажите несколько слов перед началом» или «Скажите несколько слов после окончания», — я и говорю эти «до» и «по», а просят-то не заранее, а тут же, или в антракте, или в конце вечера, или даже издали, жестами показывая: «нужно, ну вот как необходимо»… И я иду и говорю свое «по»…
Кстати, попытаемся разобраться, что же такое экспромт в конферансе? Принято считать, что это о т в е т на брошенную из зала реплику или пресловутый «разговор с залом». Да, такой экспромт, если он остроумный, вещь хорошая, нужная, его даже иногда потом цитируют, но это отнюдь не н е п р е м е н н ы й компонент, это редкий эпизод, случайность, а не основное в работе конферансье.
Что же основное? Мне кажется — и м п р о в и з а ц и я — «особый вид творчества б е з п р е д в а р и т е л ь н о й п о д г о т о в к и». Это родная сестра экспромта, но не такая… заносчивая! Ведь если реплика веселая, задорная, экспромт-ответ всегда должен переиграть, переострить, а если реплика бестактная, дерзкая — отомстить. Такой бой, повторяю, редкое явление, а импровизация — ежедневный непременный компонент конферанса: в концерте, который ты ведешь сегодня, есть артисты, новые для тебя, — тогда ты расспрашиваешь их, разузнаешь п р о них и идешь говорить о н и х; или твои старые знакомые сегодня выступают в необычной для них манере. Все это темы для импровизации, и, если тебе удалось без предварительной подготовки интересно о них поговорить, хорошо подать их, — ты импровизатор (но не экспромтист)!
А если даже ты не умеешь импровизировать, это вовсе не значит, что ты плохой конферансье! Нет, если ты конферансье-актер и у тебя заготовлен и проверен разговор о певице, шутка о жонглере, злые слова об ультра-модно-нелепых танцах — сыграй эти интермедии и репризы так, будто эти твои сравнения, наблюдения, шутки т о л ь к о в о т т е п е р ь н а с ц е н е п р и ш л и т е б е в г о л о в у, будто ты подыскиваешь слова… И ты — импровизатор! И тогда зритель, даже если уже слышал от тебя эту репризу, с удовольствием улыбнется, — ведь если мне рассказывают анекдот, который я уже слышал, но анекдот и рассказчик талантливы, — я опять смеюсь…
Недавно мой старый друг Симон Дрейден выпустил книгу «А. В. Луначарский о массовых празднествах, эстраде и цирке». Прочитал я ее с интересом, и, конечно, мне особенно приятно было читать те высказывания Луначарского, которые Дрейден записал с моих слов:
«Театральная пародия — хорошо, вышучивание слабых сторон и уродств театральной, литературной, музыкальной жизни — прекрасно, но… только ли? Слишком уж беден и ограничен, носит узкоцеховой характер выбор мишеней для стрел. Жизнь подсказывает неизмеримо больший обзор тем для театральной публицистики. Смело и глубоко беря такие темы из окружающей действительности, театр мог бы стать трибуной подлинной общественной самокритики, нужной нам как воздух. Путь это не легкий. Возможно, что кое-кто из людей, лишенных чувства юмора и боящихся, как черт ладана, малейшего намека на сатиру, станет ставить палки в колеса. Ну что ж. Если взмахи бича вызваны стремлением бороться с действительными недостатками, настоятельно требующими исправления, и тут нет никаких побочных мотивов, нет озлобленного брюзжанья обывателя, — театр выполнит свой гражданский долг и в конечном счете всегда найдет поддержку».
* * *
«Шутить! и век шутить! как вас на это станет!» — бросает Чацкому Софья, обозленная его насмешками.
Век шутить я еще не успел, но на полвека меня стало. И если я могу что-нибудь вспоминать без чувства досады, то именно то, что никогда не заискивал у дурного вкуса, уважал своего зрителя и старался добиться его уважения; не только развлекал, но старался в масштабе того маленького искусства, которому посвятил многие годы жизни, помочь своему зрителю любить достойное любви и презирать мешающее честно жить и радостно творить…
Кто может уверить меня в
