путь.
Пока разговаривали Волчонок с офицером, беляки разрубили тушу зверя и навьючили на двух лошадей.
— Шевелись быстрей! — весело кричал офицер.
Конники, на своих тощих лошадках, волчьей цепочкой растянулись по тропе и пустились вниз по ключу.
Повалил снег, налетел сивер. Кое-где валились подгнившие престарелые деревья.
Не проехали и версту, Магдауль услышал гул многочисленных голосов. Внизу, в широком распадке, заросшем красным ерником, шел дым от костров. Человек сто солдат готовили себе пищу.
По запаху Волчонок определил, что варевом у беляков служит конское мясо. Некоторые уже сняли с огня свои котелки и жадно глотали полусырую, кровянистую конину.
…Три дня Волчонок водил беляков по таким гиблым местам, что посдыхали кони, а люди обессилели и не могли уже дальше двигаться. Они запросили отдыха.
Офицер был доверчив, как ребенок. Он только грустно бурчал: «Скорей бы вырваться». И ни на шаг не отходил от Волчонка. Волчонок не смотрел на офицера. Он рассказывал ему о повадках зверя, как скрадывать медведя. А перед его глазами стоял живой Кешка, который давным-давно в Маршаловской избушке так просил взять его на медведя.
Офицер привязался:
— Еще расскажи что-нибудь. Уж больно ты красочно все рисуешь. Будто сам побывал.
У Волчонка на душе мрачно. «Смотри-ка, сам дите совсем. Небось заставили тебя… Безобидный какой. Ве-ерит!» Невольная жалость к молоденькому офицеру мучила Волчонка.
— Ты, начальня, пошто тайгу воевать ходишь?.. Сиди дома… девку люби… — раздумчиво сказал он.
Офицер смешливо выпятил нижнюю губу, посуровел, глаза сделались колючими, а лицо жестоким. Сходства с Кешкой как не бывало!
— И у вас развелось большевиков, как нерезаных собак… Вот мы и душим их… Только попадись!
Волчонок вздрогнул. «Войдут в деревню — всех раненых убьют… А ведь в тайге, как слепые щенята тычутся…» Уже с ненавистью оглядел офицера, но тот не заметил — разглагольствовал о своих планах на будущее, когда белые победят большевиков.
«Тайга — моя. Не вам ходить по ней!» — жестко подумал Волчонок.
Теперь он шел уверенно. Непонятно откуда навалилось спокойствие. Он приглядывался к деревьям, к острым, сияющим высоко под небом гольцам.
Вдруг остановился.
Волчонку понравилось место. С двух сторон крутые скалистые гольцы с огромными карнизами спрессовавшегося снега, а широкое дно ущелья когда-то обгорело и покрыто голыми сухими деревьями. Случись обвал, здесь не спасешься.
— Вот где табор делать будим. Отдых.
Мороз крепчал. Офицер доверчиво согласился и теперь радостно помогал солдатам складывать костер. Он детски смеялся и все говорил Волчонку:
— Без тебя в этой чертовой тайге пропали бы. Выводи нас скорей из этого гибельного места. Уж я тебя вознагражу, ничего для тебя не пожалею.
А у Волчонка ныло сердце. Он ни о чем не разрешал себе думать. А то бы побежал без оглядки.
— Ты, начальня, мой конь теперь бери, — Волчонок подсел к офицеру, греющемуся у костра.
— Спасибо тебе. Мой Соколик-то издох…
— Бургут кормить нада.
Офицер расстроился:
— А чем?.. Даже ветоши нет.
— Во-он там тальник… Бургут, как сено, кушать будет.
— Веди, корми, — легко согласился офицер.
Волчонок, не оглянувшись, отъехал. Снова вспомнил, как просил Кешка повести на амаку. Без перехода явилась перед ним Анка: тянет его своей тоненькой ручонкой в угол. «Не бегай от нас, папка».
Волчонок рассердился на себя, заставил не думать.
Добрался до безопасного места, спешился, расседлал коня, снял узду.
— Иди, Бургут, в свои степи. Скажи Сухэ-Батору, что Волчонок не скривил душой.
Бургут отбежал по глубоким людским следам, которые, как морщины на лице гольца, шли сверху вниз, остановился, заржал, а потом потрусил дальше.
Волчонок облегченно вздохнул, подтащил к дереву седло с уздой и подвесил их на крепкий сук. Вынул из кармана мешочек с кусками сахара, который сберег Анке, кошелек с деньгами и отстегнул свой нож. Все это аккуратно сложил в переметную суму и повесил на ту же сосну. Постоял, еще раз потрогал суму, понуро опустив голову, побрел к табору.
Тишина.
Солдаты лежат у костров. Офицер нахохлился, не спит, сидит на пне.
Волчонок — судья над ними.
— Вон на гора олень ходит, — ткнул он трубкой.
Офицер обрадовался:
— Мясо будет. Стреляй.
Волчонок медленно поднял ружье, долго прицеливался в самый большой снежный карниз, огромной глыбой повисший над ущельем. Не только от пули — от эха — может случиться обвал…
Волчонок вспотел, зажмурился. «Целюсь в свое сердце,» — неожиданно подумал он. Испугался. Чуть ружье не опустил. Взял себя в руки. — «Целюсь за Анку, за Веру, за Ганьку, за Кешу…» И нажал спусковой крючок.
Грохнул выстрел. Миллионным эхом отдалось в гольцах. И вдруг горы заходили ходуном! Темно-бурыми мадежами покрылось лицо гольцов. И будто соседнюю гору приподняло ввысь и всей тяжестью долбануло об землю. У перепуганных людей зашаталось под ногами. Застонало. Затрещало. А потом все звуки заглушило жутким, протяжно стонущим гулом. Глыбы обледеневшего снега со страшной скоростью и силой полетели прямо на людей. На своем пути лавина сокрушала деревья, выворачивала тысячепудовые валуны.
Люди онемели. Потом заметались.
Они падали.
Молились. Изрыгали проклятья.
Волчонок повернулся к офицеру, взглянул в лицо. Офицер, широко раскрыв рот, видимо, кричал. Но его крик тонул в грохоте. Нечаянно встретился взглядом с Волчонком, замер… И понял. Вдруг он дико захохотал. Хохоча, полез на дерево.
…Снежная лавина высотой в несколько домов падала, перевертываясь в воздухе. Она походила на девятый вал, надвигающийся во время шторма и бешено крутящийся. Но эта лавина падала с неба! На гребне этого вала, этой лавины угрожающе, вверх комлем, торчал толстый кедр.
Волчонку показалось, что вся тайга вздыбилась и замахнулась на пришельцев, жестоких и нежданных… Вдруг Анка… Золотые капли смолы на чурках, которые раскалывал последний раз Кешка…
В следующий миг лавина накрыла людей.
Лобанов со своим отрядом шел по следам Волчонка. Наконец уперся в кромку обвала.
— До них… или после?.. — тревожно спросил у Сеньки Самойлова.
Тот пожал плечами.
— Привал здесь сделаем. — Иван Федорович прошел по кромке вниз, дошел до места, где остановилась снежная лавина. Ниже по ущелью — никаких следов. Он снял шапку, тяжело опустился на снег. Долго сидел Лобанов.
Услышал шаги, поднял голову.
— Тут, — едва слышно прошептал Сенька, опускаясь рядом.
— Здесь… кончились… следы Волчонка, — тяжко вздохнул Лобанов.
…Баргузинский тракт. Дремуче нависли над дорогой вековые сосны, кедры… Узенькая — двум телегам лишь разъехаться, да и то бодаясь трубицами колес. Одно названье, что тракт, даже дорогой кликать-то совестно. Добрая баба развесит свой сарафан — и дороги не увидишь. А езда по ней! — болота, трясины, крутоярые хребты, один подле другого. Вот она какая дорога
