— Больше чтобы я тебя в поселке не видел! Слышь? Слишком много шороха из-за тебя! И еще знай! Вздумаешь сбежать, поймаем! От нас не ускользнешь, но тогда пеняй на себя! Ни сюда, ни в зону не вернешься! С беглыми у нас один разговор.
Влас стоял перед капитаном, побелев. Руки в карманах горели от напряжения. Участковый смотрел на Меченого словно через оптический прицел.
— Если б решил слинять, никто не помешал бы, — процедил условник сквозь зубы.
— А ты пробовал. Не получилось. Я знаю все! Даю тебе последний шанс! Не поймешь — твое дело! Сахалин многих обломал. Те покруче были! — вспомнив что-то, рассмеялся в лицо.
Влас и потом пытался уйти. Уже ночью, когда глушил дизель. Через две недели после пурги тихо прикрыл дверь и вышел на дорогу. Благо, что по ней, расчищенной трактором, идти было несложно. Но едва стал подходить к повороту, его нагнали собаки заводчан. Подняли такой лай, шум, преградили путь. Пытался разогнать их, но увидел подоспевшего Золотарева. Тот примчался на лыжах. Завидев его, псы успокоились.
— Куда это ты собрался? — спросил Власа глухо.
— Лиду с танцев встретить решил, чтоб никто по пути не обидел. Заодно и сам прогуляюсь. Целый день соляркой дышу!
— Гуляй домой! Лиду есть кому проводить. Третий всегда лишний! — съязвил Дмитрий и, указав на дорогу, по которой приехал, сказал жестко: — Поворачивай оглобли, гуляка! Как мужик мужику советую, не рыпайся отсюда! Придет время — никто держать не станет!
Влас после этого и вовсе потерял надежду. С Золотаревым не здоровался. Запомнилось не только сказанное, а то, что нагнал его Дмитрий с ружьем на плече. Конечно, не для собак, да и зверь в такое время спит по берлогам и норам. Тут еще Федор подтвердил невзначай, указал на синеющий снег, сунул в него руку:
— Весна скоро. Дружной будет в этом году. От силы пару буранов пережить осталось, а там река вскроется. Начнется перелет. Схожу с Дмитрием на охоту. Гусей, если повезет, принесем. Ох и много было их в прошлом году!
— А стрелять умеете?
— Кто? Димка — чемпион области! Ты что, не знал? У него нарезная тулка. Он, если захочет, половину косяка шутя срежет, а собаки принесут. Я, конечно, не такой заядлый, а Золотарев с ружьем не расстается. Все Смирнова на охоту зовет, уж очень понравилось, как тот медведя завалил! Сказал, что надо уговорить Михаила остаться у нас. Все ж напарником на охоте будет…
«Этот не промажет в меня, — не без горечи думал Меченый. — Со всеми не перевоюешь. Тем более здесь, в глуши. Одного тронь, другие кодлой навалятся, хотя… А кто в этой своре, сплошные бабы! Еще когда письмо пахану отправил? Скоро месяц! От него ни слова… Хотя бывало и по два-три ничего не получал».
Влас пошарил в тумбочке. Там, подальше от глаз, держал бутылку водки. Ее Сашка привез, кое-как уломал купить. Федор отказал в самогонке. Сказал, что самому не дают. Спрятала баба на настои и компрессы. Сколько им Меченый помогал, а вот выпить ни разу не дала. Он делает глоток из бутылки и снова прячет поглубже в тумбочку.
«Во влип! Даже словом перекинуться не с кем. Пахан — потрох! Когда вырвешь меня отсюда? Без ксив ни шагу не сделать. Как слинять?» Влас вышел па крыльцо.
Ветер стих. Пурга лишь погрозила людям. Нет у нее больше сил, последнее выплеснула, и снова тихо. Ни звука вокруг, лишь яркие лупастые звезды подмаргивают с черного неба, как будто далекие кенты.
«Когда ж мы свидимся?» — глянул на них Влас и услышал с сопки пронзительный крик рыси. Он то угасал, то снова звенел над тайгой, жалобный и просящий, злой и грозный. Казалось, рысь решила разбудить тайгу.
«Ну, потрох, паскуда облезлая! Как пахан на сходку кентов собирает, забивает им стрелку в глуши проклятой. Иль разборку чинить собралась?» Влас вздрогнул. С другой сопки откликнулась вторая рысь. Голос хриплый, шипящий. Так похоже на перебранку котов, но Меченый вспомнил недавние слова Федора: «Рыси по зиме кричат. Свои свадьбы у них по холодам. Чем крепче мороз, тем жарче гульбище. Этого бояться не стоит. У природы всякому свое время отведено. Плохо, когда орут они под весну, возле жилья человеческого. Да еще ни одна, а две или три. Тогда жди беды. Быть покойнику в том месте. Зверюги смерть издалека чуют и предупреждают о ней. Кто первый услышит такое, тот и умрет…»
«Чертовщина какая-то! Бред! Запоздала та кошка, вот и зовет кота поспешить. Покуда не все упущено, — поспешил уйти с крыльца. — Эх-х! Были б ксивы. Наколол бы лягавого на перо и оторвался отсюда, пока ночь на дворе. До утра уже на материке был бы. А кому стукнуло б хватиться мента раньше? Этого я уже не упущу. Садану средь ночи. Мне без того в «малину» не возникнуть, да и за себя пора ему засадить».
Влас услышал тихий голос Михаила, разговаривавшего с кем-то. Меченому даже не поверилось. Он подошел к перегородке, ткнул пальцем в тряпку, та выскочила из дыры, и он услышал:
— Ты прости меня. Я не знал, не думал, что любишь.
«Кого это он заклеил на ночь?» — попытался заглянуть в комнату через дырку. Но мешала темнота.
— Не торопи. Я сам скажу, когда определюсь. Решиться нужно. Не обижайся. Я — не Влас, не умею врать.
«Лягавый пиздюк! Даже с бабой меня лажаешь, хорек!» — взвился Меченый. Ему очень захотелось узнать, с кем воркует Смирнов, но влететь к соседу средь ночи не решился. Влас слушал, какая баба подаст голос.
— Родная моя! Самая лучшая!
«Во, заливается! Небось Полинку уломал на ночь. Другие ему не по зубам», — хихикал Влас.
— Я тебя всю жизнь ждал…
«А нашарил под жопой у медведя», — добавляет Меченый, но Михаил не слышит.
— Я за тобой через любую пургу пройду…
«Ну и хмырило! За спиной бабы прячась, он похиляет через пургу! Гнилой фраер! Зачем мужиком родился? Стоп! А при чем в пурге Полипа? Она дома была! Неужели этот старый пес Вальку подмял?» — подставил ухо к самой дыре, но оттуда лишь Смирнов бубнит.
— Мне надо поехать. Я вернусь к тебе…
Влас грохнул в стенку кулаком:
— Слышь ты, козел! Не мешай спать другим!
Смирнов проснулся. Вскоре он понял, почему его разбудил Влас. Он опять разговаривал во сне. Когда-то его предупреждал Дамир, но Смирнов тогда отмахнулся, хотя на душе остался неприятный осадок. Выходит, кто-то посторонний может узнать многое из сокровенного, личного. И Михаил перешел на другую койку, снова на свое место, на прежнее, а так хотелось на этой спать. Ведь по поверью зэков, кто ляжет на шконку освобожденного, тот скоро сам выйдет на волю.
— На конюшне тебе кемарить, сушеный геморрой! Всю ночь спать не давал! — ругался Влас.
Михаил чувствовал себя виноватым. Весь выходной он слонялся без дела. Ему некуда было деть себя.
Лида с утра ушла в поселок, предупредив местных, что останется на танцы. Больше Михаилу пойти некуда.
«Вот дожил! Даже письмо некому написать. Делать нечего, и времени — куча. Никогда еще такого не случалось. Всю жизнь бегом и всюду опаздывал. Тут же все наоборот», — сетует Смирнов и слышит, как деловито стучит молотком в своем доме Федор. Золотаревы выметают на снегу пыль с дорожек. Галина с мужем вынесли дочку подышать воздухом. Внуки Полины лепят снеговика, воткнули вместо носа корень хрена, вместо глаз — два уголька. На голове — дырявый таз, в снежных руках — истрепанный веник. И теперь галдят вокруг него, радуются. Сосульками обложили, чтобы подольше постоял. Им снеговик — еще один дружок.
