Важную роль в обеспечении верности и боеспособности легионов играло укрепление дисциплины. Этого триумвиры добивались различными средствами. Они прибегали к традиционным способам воздействия на чувство воинской чести: с одной стороны, к публичной благодарности; с другой — к позорящим взысканиям (Plut. Ant., 39), порочащей отставке (Арр. В. С., V, 129), усилению дисциплинарной суровости — децимациям и т. п. Республиканцы обсуждали факт казни Антонием некоторых легионеров по подозрению в заговоре (Cic. Phil., XIII, 10). Когда солдаты в Брундизии с насмешками встретили речь Антония, он пригрозил им децимацией, но казнил лишь нескольких, по сообщению же Цицерона, 300 человек (Cic. Phil., III, 10; ср.: Liv. Per., 117; Арр. В. С., III, 43; Dio Cass., XLV, 13, 3). При этом, разумеется, страх наказания не был самоцелью, но предполагал добиться беспрекословного подчинения. У Веллея Патеркула есть сообщение о том, что, опираясь на традиционные представления о дисциплине, один из мятежей в своих войсках Октавиан подавил «отчасти суровостью, отчасти добротой (щедростью) — partim seueritate, partim liberalitate» (Vell., II, 81,1)
Однако мы вынуждены согласиться с Ж. Арманом, что в этот период моральные стимулы перестали играть определяющую роль в отношениях армии и полководцев. На первое место выступили материальные стимулы: материальная выгода и социальные привилегии. И ветеранов-цезарианцев, и добровольцев-новобранцев привлекали не столько чины и награды, сколько обещания денежных и земельных раздач. Например, после победы над Секстом Помпеем в ответ на предложение Октавиана добавить легионам еще венков и предоставить звание члена совета на родине, отложив на время выплату наградных и наделение землей, военный трибун Офиллий заявил, что венки и пурпурные одежды — детские игрушки, награды воинам — земля и деньги (Арр. В. С., V, 128). Это было общим армейским настроением. Известно, что республиканцы за короткий срок на подготовку своей армии израсходовали колоссальную сумму. По подсчетам В. Н. Парфенова, она составила 97 млн. денариев. Тем не менее 1 апреля 43 г. Марк Брут писал Цицерону: «В двух вещах мы нуждаемся, Цицерон: в деньгах и в пополнении» (Cic. Ad Brut., II, 3, 5). Известно, что Брут выплачивал деньги за каждую битву (Plut. Brut., 46). О подкупе солдат откровенно сообщал Цицерону Гай Кассий (Cic. Ad Fam., XII, 12, 2). При оценке сложившейся ситуации важно замечание Аппиана, который подчеркивал, что республиканцы старались не дать даже повода для недовольства армии (Арр. В. С., IV, 124), а Кассию приписывал такой афоризм: деньги — главный нерв войны (Арр. В. С., IV, 99). Сходными были и социально-экономические и социально-политические методы влияния триумвиров на свои легионы. В качестве наград они все чаще стали использовать денежные подарки, увеличение доли добычи, дополнительный паек, двойное жалованье. Триумвиры осуществляли денежные раздачи при наборе легионов. Так, Октавиан, вербуя осенью 44 г. ветеранов в Касилине и Калации, выдал каждому по 500 драхм (Cic. Ad Att. XVI, 8,1; Nic. Dam. De vit. Caes., XXX, 132; Арр. В. С., III, 40). Поэтому когда в Брундизии Антоний стал собирать свои легионы, обещая им по 100 драхм, это вызвало насмешку солдат (Арр. В. С., III, 43).
Денежные награды триумвиры выплачивали по окончании военных кампаний. За победу под Филиппами Антоний, например, каждому воину обещал по 5000 драхм, каждому центуриону — вдвое больше, каждому трибуну — вдвое больше, чем центурионам (Арр. В. С., IV, 120). Такой же суммой награждал своих легионеров Октавиан в 36 г. (Арр. В. С., V, 129). Используя настроения алчности и распущенности, триумвиры прибегали к такому действенному средству, как обещание отдать лагерь противника на разграбление.
Чрезвычайно действенным средством влияния на армию были обещания и практика земельных раздач ветеранам. По собственному отчету, представленному Октавианом в автобиографии, по окончании гражданских войн 300 тыс. ветеранов были выведены в колонии, получили или землю в муниципиях, или денежное вознаграждение (RGDA, 1, 16—19). Такая практика была для триумвиров решением сразу нескольких задач: ожидание обещанного скрепляло союз полководца и армии; ветераны-колонисты, являясь по существу клиентами полководца, усиливали его престиж и в гражданском обществе, и в армии; поселения колонистов создавали особую социальную среду, на которую могли опереться триумвиры. В свете сказанного вполне обоснованно выглядит точка зрения некоторых исследователей о сути Перузинской войны как борьбы за влияние Октавиана и Антония в колониях ветеранов. Хотя, на наш взгляд, история их противостояния, в том числе и в ходе Перузинской войны, не исчерпывается лишь этим обстоятельством.
Наряду с земельными раздачами не утратил значения и такой стимул, как предоставление гражданства. Так, воинам-цезарианцам по закону Мунация (Планка) и Эмилия (Лепида) предоставлялось гражданство. По мнению Н. А. Машкина и В. Н. Парфенова, этот закон активно применялся триумвирами.
Таким образом, армия выступала основой власти и опорой реальной политической практики триумвиров. Учитывая новую ценностную ориентацию легионеров, триумвиры использовали и республиканские традиции персонализированного военного лидерства, и материальные стимулы.
Следующей составляющей власти триумвиров был ее религиозно-культовый аспект. Органичной, внутренне присущей частью важнейших устоев римской жизни и традиций, в том числе и организации и осуществления власти, были сакральные представления и религиозно-культовая практика. Но они были еще и внешним выражением той pietas, которая связывала римских граждан в единое целое.
Первым из числа будущих союзников обратил внимание на значение религиозно-культового фактора для укрепления собственных политических позиций Лепид. Именно он в смутной ситуации первых дней после убийства Цезаря добился присвоения ему звания великого понтифика (Арр. В. С., II, 132; ср.: Liv. Per., 117; Vell., II, 63, 1). Это придавало ему определенный вес в политической жизни Рима. Однако более важным в его выступлении, на наш взгляд, был другой момент: выступая под лозунгом мести за смерть Цезаря, он назвал его «действительно священным и уважаемым мужем» (Арр. В. С., II, 132). Таким образом, идея мести убийцам Цезаря принимала сакральный смысл. Видимо, эту же мысль пытался провести 17 марта 44 г. и Антоний, когда, ссылаясь на римскую религиозную традицию и норму, заявил перед сенатом, что все, сделанное убийцами Цезаря, не подлежит одобрению, т. к. является «нарушением религии и закона» (Арр. В. С., II, 134). Не случайно Октавиан еще весной 44 г. по прибытии в Рим использовал появление кометы для обожествления Цезаря (Suet. Iul., 88; Dio Cass., XLVII, 18, l). Вдогонку Октавиану на заседании сената 1 сентября 44 г. Антоний провел решение, которое не просто выражало почитание, а, скорее, обожествление Цезаря (Cic. Phil., I, 6; 13). Заметим, что действия Лепида, Антония и Октавиана в направлении сакрализации личности Цезаря не встретили активного сопротивления в общественном мнении. Попытки Долабеллы противостоять утверждению культа Цезаря оказались безрезультатными (Cic. Phil., I, 5).
Общим местом в исследовательской литературе является суждение о том, что картина, сложившаяся к середине I в. в религиозно-культовой сфере Рима, была довольно пестрой, сочетала традиционную римскую идеологию и греческую философскую мысль. Римскому сознанию была близка идея героизации предков. Принципы pietas способствовали развитию этой идеи. Традиционная римская идеология, таким образом, могла вполне логично сочетаться с греческими стоическими и пифагорейскими представлениями о бессмертии души. Совершенно органичным был синтез этих идей для римской аристократии, которая таким образом поддерживала чрезвычайно высокую оценку заслуг предков и соответственно подчеркивала ее собственную социально-политическую значимость, обусловливала справедливость общественных представлений об исключительности и избранности старинных аристократических родов, особом покровительстве высших сил по отношению к ним. Подобные представления развивал Плиний Старший, утверждая, что «бог — это помощь человека человеку», т. к. она открывает путь к вечной славе, а обычай требует воздавать благодарность за благодеяние и возводить благодетеля в число богов (Plin. H. N., II, 5). Цицерон в последних философских трактатах «О славе» (De Gloria) (Cic. Philos. libr. frr., 8) и «Утешение» (Consolatio) (Cic. Philos. libr. frr., 9), от которых сохранились лишь фрагменты, также размышлял об обожествлении великих людей благодарными потомками. П. Грималь обратил внимание на то, что они могли быть политическими памфлетами, обличавшими «героев его времени», т. е. периода новой смуты, охватившей Рим. Мы же подчеркнем тот факт, что эти рассуждения Цицерона поднимали проблему обожествления героя на философский уровень: права на славу и бессмертие достойны те, кто хорошо служил родине (Cic. Ad quir. post red., 5; 8; 10; De rep., VI, 321; De leg., II, 8-24; De nat. deor., III, 50). Правда, когда дело касалось конкретной личности, например Цезаря, ни сенат, ни принципиальные республиканцы, в частности Цицерон, ни даже умеренные цезарианцы не хотели его обожествления и отказывались признать этот акт (Cic. Phil., I, 3; ср.: Cic. Phil., II, 111). Думается, однако, что в данном случае определяющее значение играли не идеологические, а политические соображения.
