Дверь нам открыл сам Азеф. Он провел нас в крайнюю комнату – свой кабинет. Он сел за стол у окна. Мы втроем загородили ему выход из комнаты.
Азеф спросил:
– В чем, господа, дело?
Чернов ответил:
– Вот прочти новый документ.
И он передал Азефу саратовское от 1907 года письмо. Азеф побледнел.
Он долго читал письмо. Мне показалось, что он только делает вид, что читает его: он выигрывал время, чтобы спокойно выслушать нас.
Все еще очень бледный, он наконец обернулся к нам. Он спросил:
– Ну так в чем же, однако, дело?
Чернов медленно сказал:
– Нам известно, что 11 ноября старого стиля ты в Петербурге был у Лопухина.
Азеф не удивился. Он ответил очень спокойно:
– Я у Лопухина не был.
– Где же ты был?
– Я был в Берлине.
– В какой гостинице?
– Сперва в «Fürstenhofe», а затем в меблированных комнатах «Керчь».
– Нам известно, что ты в «Керчи» не был.
Азеф засмеялся:
– Смешно… Я там был.
– Ты там не был.
– Я был… Впрочем, что это за разговор?.. – Азеф выпрямился и поднял голову. – Мое прошлое ручается за меня.
Тогда я сказал:
– Ты говоришь, твое прошлое ручается за тебя. Хорошо. Расскажи нам подробности покушения на Дубасова.
Азеф ответил с достоинством:
– Покушение 23 апреля было неудачно потому, что Шиллеров пропустил Дубасова. Было трое метальщиков: Борис Вноровский на Тверской, Владимир Вноровский на Воздвиженке, Шиллеров на Знаменке. Я был в кофейне Филиппова.
Я сказал:
– Это неправда. Мы допросили Владимира Вноровского. Было только двое метальщиков: Борис Вноровский и Шиллеров. Дубасов проехал мимо Владимира Вноровского, но у того не было бомбы.
Азеф пожал плечами.
– Не знаю. Было так, как я говорю.
Я сказал:
– Кроме того, ты накануне покушения не пришел на свидание к метальщикам.
Азеф ответил:
– Нет, я пришел.
Я: Значит, Вноровский сказал неправду?
Азеф: Нет, Вноровский не может сказать неправды.
Я: Значит, ты говоришь неправду?
Азеф: Нет, и я говорю правду.
Я: Где же объяснение?
Азеф: Не знаю.
Я: Ты, говоришь, был в кофейне Филиппова?
Азеф: Да.
Я: Ты попал в полицейское оцепление?
Азеф: Нет.
Я: Аргунову ты говорил, что ты попал в оцепление, но представил приставу иностранный паспорт и тебя отпустили.
Азеф: Я этого Аргунову не говорил.
Я: Значит, Аргунов сказал неправду?
Азеф: Нет.
Я: Значит, ты говоришь неправду?
Азеф: Нет, я говорю правду.
Я: Где же объяснение?
Азеф: Не знаю… Но какое же заключение ты выводишь?
Я: Ты, по меньшей мере, проявил небрежность, граничащую с преступлением. За такую небрежность ты удалил бы из организации любого из ее членов. Твоя ссылка на твое прошлое неуместна.
Азеф опять пожимает плечами. Он волнуется. Он говорит:
– Дайте же мне возможность защищаться.
Чернов: Мы спрашиваем и ждем ответа. Зачем ты ездил в Берлин?
Азеф: Я желал остаться один. Я устал. Я хотел отдохнуть.
Чернов: Видел ли ты в Берлине кого-либо из партийных людей?
Азеф: Нет.
Чернов: А из непартийных?
Азеф: Я не желаю на этот вопрос отвечать.
Чернов: Почему?
Азеф: Он не относится к делу.
Чернов: Об этом судить не тебе.
Азеф: Я член Центрального комитета и не вижу, чтобы все здесь присутствующие были ими.
Я: Мы действуем от имени партии.
Чернов: Значит, ты отказываешься отвечать на этот вопрос?
Азеф: Нет. Я скажу: я не видел никого.
Чернов: Почему ты переселился в «Керчь»?
Азеф: В «Керчи» дешевле.
Чернов: Так ты переехал из-за дешевизны?
Азеф: Была и еще причина.
Чернов: Какая?
Азеф: Этот вопрос тоже не относится к делу.
Чернов: Ты не желаешь отвечать?
Азеф: Хорошо. Запишите: я переехал только из-за дешевизны.
Чернов: В какой комнате ты жил в «Керчи»?
Азеф: В № 3.
Чернов: Опиши подробно этот номер.
Азеф: Кровать налево от входа, покрыта белым покрывалом, с периною, стол круглый, покрытый плюшевой скатертью, около стола два кресла темно-зеленого плюша, у умывальника зеркало, ковер на полу темного цвета.
Чернов: Кого ты видел в «Керчи»?
Азеф: Что за вопрос?.. Ну, хозяина, посыльного, горничную, лакея…
Я: Скажи, как ты понял мои слова, когда я говорил тебе, что некто, имени которого я назвать не могу, сказал Бурцеву, что ты служишь в полиции, и разрешил сообщить это мне? Понял ты так, что именно некто разрешил мне сказать, или так, что Бурцев решился на это самостоятельно?
Азеф: Конечно, я понял так, что некто разрешил сказать только тебе.
Чернов: Некто – Лопухин. Он не называл фамилии Савинкова. Он позволил Бурцеву сказать одному революционеру, по его, Бурцева, выбору. Бурцев выбрал Павла Ивановича (меня).
Азеф: Ну?
Чернов: Ну, а ты вошел к Лопухину со словами: «Вы разрешили сказать Савинкову…»
Азеф: Я не понимаю… Вы должны производить расследование серьезно.
Чернов: Прошу выслушать далее. Лопухин не назвал фамилии Савинкова. Ты понял со слов Павла Ивановича, что он эту фамилию назвал. Павел Иванович такого толкования в свои слова вложить не мог, ибо не слышал его от Бурцева… Значит…
Азеф бледнеет. Но он говорит еще спокойно:
– Ну, Бурцев мог сказать Бакаю. Бакай понял неверно и сказал Лопухину… Впрочем, я ничего не знаю.
Чернов: Бурцев не говорил Бакаю и Бакай не говорил Лопухину. Как объяснить, что Лопухин на расстоянии угадал, что ты понял Павла Ивановича так, как никто понять не мог, – что он, Лопухин, назвал фамилию Савинкова?
Азеф волнуется.
– Что за вздор. Я ничего понять не могу.
Чернов: Тут нечего понимать. Ты сказал Лопухину: «Вы позволили сообщить Савинкову, сообщите тому же Савинкову, что вы ошиблись».
