Последний вопрос прозвучал внезапно резко, обещанием удара, и Андрей вздрогнул, и возненавидел себя за это. Не начинать оправдываться. Молчать. Вызывать сюда Аньку они, конечно, не собираются, но, может быть, Инна… Если они ее отпустили, а не заперли в соседней камере, мне ведь об этом сразу не скажут, придержат, как последний козырь в рукаве…
— С детства увлекаетесь? — поинтересовался следователь. — Мальчишкам нравится: селитра, перекись ацетона… На поверхности чисто научный интерес, эксперимент, похвальное стремление к познанию, взрослые даже порой одобряют… А в глубине — желание разрушать, сносить до основания. Темный древний инстинкт. Или так, хулиганство?
Андрей усмехнулся:
— Откуда вы знаете… про селитру?
— Да все об этом знают. Вы же известный человек. Вон, даже в газетах пишут…
Покосился краем глаза: надо же, и правда. За что Андрей всегда любил провинциальную прессу — в ее недрах то и дело попадались самородки, которые не ленились прилагать непомерные усилия к тому, что искренне считали настоящей журналистикой. Вот, какая-то девочка съездила в школу, разыскала моих учителей, и даже физкультурника. Это сколько ж ему сейчас лет… и как его звали?.. не помню. А он, оказывается, помнит.
Но это же смешно.
— То есть вы строите обвинение на моей давней школьной шалости?
— И на этом тоже. Но не только.
— И?..
Следователь подпер голову руками, и от этого на его щеках пролегли борозды, истинная модификация обаятельных ямочек. Он был старше, чем Андрею показалось сначала — не ровесник, а как минимум пятидесятилетний дядька, матерый, умный.
— Хорошо, — раздумчиво сказал он. — Раз вы отказываетесь говорить, Андрей Игоревич, скажу я. Правду слушать неприятно, сорри, но вы уж сделайте над собой усилие. Ваша последняя книга, господин Маркович, провалилась в продаже. Как вам объяснял издатель, из-за того, что пиратская копия появилась в сети уже на второй день… Но мы-то с вами знаем, что это просто слабая книга. Не ваш уровень. Самые верные ваши читатели не захотели поставить ее на полку. И права на перевод до сих пор не проданы ни в одну страну, разве что полякам, которые гребут все без разбору. А роман, который вы сейчас пишете…
— Вы и его читали? — усмешка получилась нервной и, наверное, жалкой; Андрей прикусил изнутри губу. — И как вам?
— Не читал, — без улыбки отрезал следователь. — Но вы его пишете уже третий год. Никак не можете домучить… Только не говорите, что вам не хватает времени.
Андрей пожал плечами:
— По-вашему, если у человека профессиональные трудности, этого достаточно, чтобы в одиночку устроить масштабный теракт?
— Не знаю насчет «в одиночку», об этом мы с вами будем разговаривать отдельно. А так называемые профессиональные трудности… Андрей Игоревич, вы же больше ничего не умеете делать. В своем же деле вы привыкли быть лучшим, оно вас давно и неплохо кормит, вы всю свою жизнь выстроили, можно сказать, на фундаменте из корешков книг. И вдруг все это рушится. Не только у вас; я мониторил рыночную ситуацию, книжному бизнесу вообще осталось недолго. И так совпало, что вы еще и вдрызг исписались; ничего, что я называю вещи своими именами? А у вас дети.
— Будущее своих детей я обеспечил. И свою спокойную старость тоже, — он чувствовал, что ведется, начинает оправдываться, болтать, и из этой болтовни потом можно будет грамотно выудить любой компромат и самооговор; но, черт, кто ожидал здесь разговора о судьбах литературы?! — Так что мотивацию вы мне сочинили явно недостаточную. Мониторьте и думайте дальше, если вы в этом видите свою работу.
— Вам тридцать семь лет.
Отслеживать его логику было решительно невозможно:
— Ну и?..
— Знаковый возраст. В тридцать семь лет писатели и поэты непременно пересматривают свою жизнь, подводят итоги и по результатам нередко впадают в панику. Род профессиональной деформации… Это гораздо более серьезно, чем может показаться, особенно если внешне человек выглядит успешным и счастливым.
— Мы уже договорились, что я лузер. По-вашему, я еще и несчастен?
— Психика творческого человека — тонкая материя. Иногда может быть достаточно соломинки, песчинки… Например, трещины в семейных отношениях…
Инна; Андрей напрягся, стараясь не показать, что среди всего этого абсурда и сюра его все-таки сумели задеть, туше!.. Черт, можно безукоризненно владеть собой, но зрачки ведь все равно сужаются от боли. А если Инку допрашивают сейчас в другом кабинете? А если — квадратномордый злой следователь?!
Позволил себе повысить голос, маскируя страх под раздражение, прорвавшееся наконец наружу:
— А вы не хотите, для разнообразия, действительно попытаться расследовать дело? Допросить меня как свидетеля, например?..
— Вы же грозились молчать до прихода адвоката.
Плевать; он пропустил мимо ушей убийственную иронию, равно как и позорное крушение собственной тактики. Отмалчиваться бессмысленно, они сами скажут все, что им нужно, и вынудят подтвердить. Но они реально могут сделать и что-то еще, а ты в данной ситуации не можешь ничего, кроме как направить их на гипотетически правильный путь. Пойти на сотрудничество, вот как это называется. Ну да, а что еще мне остается?..
Все потому, что этот дядька читает книги.
Даже не столь важно, что мои, и его мнение я, пускай не вполне равнодушно, но все-таки могу пропустить мимо сознания, мне ли привыкать: о том, что Маркович исписался, в интернете начали кричать на разные голоса лет десять назад, и ничего. Важно, что он читает книги вообще. Андрей давно делил человечество на тех, кто читает, и всех остальных. И с первыми никогда не терял надежды договориться.
— Я видел девушку, — сказал он. — За секунду до взрыва. Блондинку, хрупкую, маленького роста… Она спросила, который час.
*
Заснуть он, конечно, не мог.
На соседних нарах роскошно, с модуляциями, храпел Володя, извне прорывалось бормотание телевизора, скрашивающего ночь дежурному менту, который под сериальные перипетии лениво убивал свого пожизненного врага — время. А Инна сейчас не спит. Андрею так и не удалось — впрочем, он боялся спрашивать в открытую, так, прощупывал намеками, уходившими в пустоту, — выяснить, где она, что с ней. Но она не спит, он знал точно. И это было единственное, что он вообще теперь знал.
Следователь снял с него показания грамотно и равнодушно, как шкурку с яблока, и невозможно было понять, услышал ли он что-то новое и потенциально полезное. Знают ли они, кто была та девушка? Если нет, будут ли ее искать? Надо ли им это?..
Если есть я. Идеальный подозреваемый. Главная улика — тридцать семь лет.
А если б я еще и рассказал ему о том, как выпал из времени? Вот это была бы нужная информация, она бы наилучшим образом дополнила их версию и к тому же позволила бы сбыть меня с рук — иному учреждению.
