– Клавка с годами становилась всё ревнивей, следила за ним, пыталась накрыть с поличным. А чего проверять? Дома они вместе, на работе тоже – она лаборанткой в его институте… В общем одна глупость.
– Она и мне несколько раз звонила, Андрея искала, – сказал Митя.
– Да она всем звонила, думала, что его друзья прикрывают, и кто-нибудь проговорится. Доконала она Андрея и себя. Но разошлись они мирно. Он часто к девчонкам приходит.
– А сколько девочкам было, когда они развелись?
– Пятнадцать и двенадцать. Взрослые уже.
Жену себе Андрей нашёл светленькую и плотненькую. Митя с ней поговорил, и она ему показалась интересной – много читала, много знала, несколько раз сверкнула оригинальными соображениями. Звали её Ася. Кажется, Андрей опять нашёл то, что ему необходимо: в Асе угадывались воля и энергия, но мужа она не подавляла. Пока тот добывал монету и писал статьи, она обеспечивала его всем необходимым: едой, чистой одеждой и порядком в доме. Однако она оказалась абсолютно безграмотна в поэзии и вопросах истории, но Андрей, видимо, это ей прощал.
Перед музеем Ленина полтора десятка человек устроили митинг. Невидимый в глубине архитектурных излишеств, оратор говорил в мегафон скучные слова о прибавочной стоимости. Люди с лениво обвисшими красными флагами его почти не слушали и переговаривались меж собой. Неожиданно кто-то взял Митю под руку. Вовка! Он торопливо, взахлёб рассказал обо всём и, главным образом, про свою семью, постоянно повторяя, что надо обязательно встретиться. Вовка спешил, и на этот раз обошлось без инопланетян. А из всего им сказанного Мите запало, что у Олега от какой-то болезни умерла жена, он вернулся к матери, но бедствует, сидя без работы.
Они собрались втроём – Вовка, Олег и Митя. На фоне плотной череды текущих событий им казалось, что последний раз они разговаривали очень давно. Женщин дома не было, и Вовка справно исполнял обязанности хозяина. Раскладывая по тарелкам, он рассказывал о своей семье, о хозяйстве, о даче. Потом он вспомнил, как провёл переломную ночь у Белого дома, как делал историю. Он там оказался почти в самом центре событий. И глядя в его загоревшиеся глаза, Митя подумал, что, видимо, до сих пор не так уж часто его другу удаётся проявить самостоятельность. И эта историческая ночь ему запомнилась вдвойне, потому что он тогда поступил по-своему. Решил пойти и пошёл, неся над головой только ему одному видимый лозунг: «Я сам!» И всё это смешалось с судьбой страны.
– Я до утра, как будто поддатый был – возбуждение, эйфория. По-моему, там все чувствовали то же самое. И лёгкость необыкновенная была. И только одна мысль гнула меня к земле: если со мной что-то здесь случится, мои девчонки опять одни останутся. Только это. А так – страха ни на копейку…
Коржик про себя сказал, что он вместе со страной находится в состоянии болезненного перехода от утопии к реальности. Как он поладил с матерью, Олег не пояснил, а ребята не расспрашивали. Он кое-что знал об общих школьных знакомых:
– Кичкин числится в некоей совместной с иностранцами компании. Если окажется, что в ней всё держится на нём одном, я не удивлюсь. Внешне он всё такой же – толстенький, губками причмокивает. А вот Игорь спивается. Он сумел организовать рекламное агентство, хотя уже и тогда крепко квасил. Потом он несколько лет боролся сам с собой. Сладить с пагубной страстью он не смог. И близкие подливали керосин в этот огонь. Жена дома давно взяла над ним верх. Представляете, это над Игорем-то, который никогда никого выше себя не терпел. Я был свидетелем, как она его поймала на том, что он помогал деньгами своей старой няне, и такой скандал она ему закатила! На работе с главных постов его потеснили, но он там как-то ещё держится. Я так понял: те, кого недавно он давил и угнетал, теперь пытаются его спасти. Злой стал, желчный.
– А злится-то он на что?
– Да кто его знает? На то, что не научился работать, на то, что пьёт, на то, что его обходят, на то, что боги сменились, на то, что по его планам жизнь сама собой должна была сделаться нежной и сладкой, а на деле вышло по-другому.
– Ну а чем искусство нынче дышит? Художники на хлеб зарабатывают? – спросил Митя.
– Кто как. Если ты способен в угоду деньгам жертвовать искусством, заработок есть. У некоторых – неплохой. А серьёзные художники голодные сидят.
– А золотую середину в этом противостоянии найти нельзя?
– Пытались некоторые. Не выходит. Деньги побеждают. А ещё имей в виду, что среда специфическая. Знаешь, сколько в художниках накоплено обиженного и даже озлобленного. И каждый мечтает доказать, что его недооценили, не поняли. Вот некоторые своими гонорарами это и доказывают.
– Период такой – испытание деньгами на вшивость, – заключил Вовка.
– Всё-таки интересно жить во время исторических переломов, – заметил Олег. – Все ждут, что после мерзостей страна преобразится, а надежды не оправдываются, и подтверждаются избитые истины, и аналогии всякие в голову приходят, и неожиданные озарения.
– Вот-вот. Я тоже озарился неожиданной мыслью, – похвастался Митя. – Жили мы раньше в условиях гнёта и цензуры, читали запрещённую литературу, рассказывали политические анекдоты, слушали вражьи голоса. И было интересно. Сейчас всё доступно, и стало чего-то не хватать. И я понял: жизнь без преодоления запретов скучна. Для полнокровного существования нужны апокрифы… самые такие… чтобы от одного их названия КГБ поголовно падал в обморок.
– Отречённые, – подсказал Олег.
– Чего?
– Категорически запрещённые апокрифы называются отречёнными.
– Нехай так. Вот, чтобы были отречённые апокрифы, и было желание до них добраться.
– Вот и выясняется, почему наши библейские прародители яблоко-то слопали, – сделал открытие Олег. – Они твою мысль ещё тогда просекли.
– Ничего, скоро всё наладится, – успокоил друзей Митя. – Сработает принцип маятника. Семьдесят лет наша страна была выведена из состояния равновесия, – начал он объяснять в ответ на вопросительные взгляды Вовки и Олега. – Что мы имели от свободы? Одно название. Нищета. Соломенные ценности. Сейчас маятник отпустили, и он перемахнул в противоположное неустойчивое положение: вместо духовного – исключительно меркантильное, вместо героического труда – развлечения, вместо поголовных запретов – поголовная вседозволенность. Потом маятник опять качнётся назад, потом вперёд. Покачается, покачается и остановится на разумной середине. И будем мы тогда иметь в необходимом количестве апокрифы, и пряники в необходимом количестве будут лежать на прилавках.
– Нет, мир спасёт красота, – возразил Олег. – Сперва мы вдоволь нажрёмся, напьёмся, обблюёмся, в дерьме вываляемся. Собственно, этот процесс уже начался. Потом опомнимся, потянемся к прекрасному. И это будет ещё одно возрождение.
– Идеалист, – хмыкнул Вовка.
– Природа терпеливей, опытней нас, она образумит. В ней всё построено на красоте.
– Ну и когда?
– Что?
