В горькой печали,
Молю на коленях,
Даруй мне свободу.
– Свобода, свобода… расторгни мои оковы, – прошептала она.
Наступила полная тишина. Время перевалило за полночь.
«Сегодня восьмое декабря, – подумала она. – Мой сорок четвертый день рождения, последний на земле». Даже знание об этом было драгоценным даром.
На следующее утро Мария послала за Бальтазаром и попросила его прийти к ней. Старик, согнувшийся почти пополам, с трудом вошел в комнату, волоча ноги. Он тихо шаркал к ней по каменному полу.
– Друг мой, – сказала Мария. – Сегодня мой день рождения, и я хочу снова воспользоваться вашими услугами, как делала уже много лет.
Глаза Бальтазара были затянуты мутной пленкой, однако он встретился с ней взглядом и кивнул. Она догадывалась, что ночью он плакал.
– Вы сшили мне платье для первого причастия. И свадебное платье, когда я вышла замуж за Франциска. Вы изготовили платье, которое я надела на крещение Якова. Как думаете, вы еще можете сшить самое лучшее платье для меня?
Он покачал головой.
– Я плохо вижу, и у меня трясутся руки, так что я не могу ровно резать ткань.
– Другие помогут в этом. Я хочу, чтобы вы придумали фасон платья. Вы ведь можете представить его в завершенном виде?
– Да. Лучше, чем когда-либо.
– Тогда представьте: мне нужно платье, в котором я стану бессмертной. Платье, в котором я уйду из этого мира в вечность. Вы видите его?
– Да, мадам. – Он протер глаза. – Я вижу его мысленно.
– Что же вы видите?
– Красное платье… вернее, алое. Это цвет мученичества. Низкий воротник, длинная юбка. Да, я вижу его.
– Тогда снимите с меня мерку, мой верный слуга. И держите платье наготове для меня. Никому не рассказывайте о нем, кроме ваших помощников. Это будет наша тайна, пока не придет время.
Бальтазар ткнулся лицом в ладони и расплакался.
– Не надо, друг мой, – попросила она. – Я рада моему уходу. Когда я ходила на мои свадьбы и церемонии, это было лишь бледной тенью того, что мне предстоит: радость превыше всех радостей. Скажу вам по секрету: я уже чувствую это. Вечность для меня уже началась, и там царит неописуемый мир и блаженство.
Сорок четвертый день рождения Марии пришел и ушел; Рождество пришло и ушло – унылый маленький праздник. Все, кроме Марии, были глубоко подавлены и с трудом могли заниматься мелкими повседневными делами, а некоторые не могли найти выхода своему гневу. Лишь Мария как будто пребывала в своем недоступном мире, не обращая внимания на холод, темноту, сырость и бесконечные слухи, просачивавшиеся даже в строго охраняемую башню. По всему королевству ходили истории о ее побеге, о высадке испанских войск в Уэльсе и о новом «северном восстании». Появился даже очередной заговор против Елизаветы, некая попытка пропитать ядом ее седло и стремена.
Мария ежедневно готовилась к приходу чиновника с подписанным смертным приговором. Она думала о нем как о сопернике тайного убийцы, который мог нанести удар в любой момент и лишить ее смерть всякого смысла. Она была уверена, что самозваный палач прячется где-то в Фотерингее.
Но по мере того, как дни сменяли друг друга и ничего не происходило, в ее душу начал закрадываться леденящий ужас. Возможно, Елизавета решила пощадить ее в своем «несказанном милосердии». Елизавета могла отложить подписание документа точно так же, как она откладывала все остальное, пока ее воля не преобладала и люди не прекращали роптать. Так уже было, когда после долгих увещеваний они прекратили взывать к ней с просьбами о заключении брака. Мария доверяла эти страхи своему дневнику.
«29 декабря, год Господа нашего 1586-й.
Меня могут держать здесь еще двадцать лет! Таким образом, Елизавету не обвинят в том, что она пролила мою кровь. Еще двадцать лет запертых комнат, отсутствия писем, болезней и уединения. И вынужденных заговоров. Люди на свободе продолжат строить планы моего побега, и мне придется участвовать в них. Новые шифры, новые курьеры… О Спаситель, избавь меня от этой смерти при жизни! Не приговаривай меня к ней!
1 января, новый год Господа нашего 1587-й.
Начинается еще один год. Вчера Паулет сделал замечание о выплате содержания для моих слуг. Судя по его тону и намекам, они останутся со мной в обозримом будущем. О Боже, о нежная и милосердная Матерь Мария, не позволяйте мне и дальше мучаться здесь. Я не могу этого вынести, не могу, не могу!
8 января, год Господа нашего 1587-й.
Да, я могу это вынести. Я могу сделать все с помощью Христа, Который укрепляет меня. Но Господи, я хочу не просто терпеть. Я хочу предложить Тебе дар своей смерти. Я хочу умереть так, чтобы прославить Тебя, во искупление всех путей, которыми я не прославляла Тебя в своей жизни.
Открой Свое присутствие,
Позволь видению Твоей красоты убить меня,
Узри, болезнь любви неизлечима
Без Твоего присутствия и пред ликом Твоим.
Вот что пишет мой собрат по страданию, Иоанн Креста[27]. О, каково обладать таким даром красноречия! Но я не должна жаждать того, что Ты даешь другим.
Здесь все тихо, ничего не происходит. Елизавета совершенно забыла обо мне, оставила меня ждать… и ждать. Мои телесные немощи, которыми я пренебрегала – ибо зачем латать крышу, когда дом должен рухнуть? – вскоре снова потребуют внимания. Бургойну нужно получить определенные травы для лечения.
О, как мне ненавистны эти маленькие слабости! Я больше не должна нуждаться в физическом лечении!
Но прости мне эти мятежные слова, Господи».
XXXII
Елизавета ненавидела новогодние празднества с обычным обменом подарками. Не то чтобы она отказывалась от необычных и дорогих сувениров – золотых солонок в форме галеонов, фигурок зверей, покрытых драгоценностями, изумрудных воротников. Но она не хотела видеть, как на смену 1586 году приходит 1587-й. Парламент должен был собраться в начале года, и это означало, что у нее оставалось все меньше времени для решения тягостной проблемы Марии, королевы Шотландии. Эту проблему следовало решить до выступления в парламенте.
Январь никак не помог ей справиться с дилеммой. Все обстоятельства, подталкивавшие ее к казни Марии, проявились с новой силой: последовал очередной заговор с покушением на нее, на этот раз при участии французского посольства. Люди все больше волновались с каждым днем, по мере того как одни сенсационные слухи сменялись другими, и все они были связаны с испанским вторжением или с бегством Марии. Некоторые утверждали, что Лондон объят пожарами, а на севере снова вспыхнул вооруженный мятеж. Было даже несколько уличных бунтов в Лондоне, когда народ требовал свершить правосудие над «чудовищным драконом».
