По левую руку от Малышева сидел прилетевший из Снежного Сашка Денисов. По правую – Тамара.
– Мы с Томкой ковырялись как раз с делами СГК, – разъяснил Малышев, – А тут ты звонишь…
Малышев был оживлен и весел. Впрочем, в последнее время он почти всегда пребывал в каком-то суматошно-радостном настрое, связанном, конечно, и с той девочкой, о которой он что-то такое Старцеву говорил, и с новой работой… Счастлив, пожалуй, Серега Малышев…
– Мне вчера про тебя анекдот рассказали, – обратился к Старцеву нганасанский губернатор, – Звучит так. Если Олег Старцев пожал вам руку, потрудитесь пересчитать, все ли пальцы на месте.
Тамара прыснула, Малышев расхохотался. Рассмеялся и Старцев…
Вопреки желанию, осознанному и выстраданному, коньяк не пошел. И еда не пошла – вкуса не ощущалось. Денисов паясничал, травил анекдоты, Тамара смотрела ему в рот и смеялась, ощущая, видимо, как и он, Старцев, странную неловкость. Откуда она взялась? Что такого между ними произошло?… Ровно ничего!… Просто, теперь он знал, что она любит его. А она знала, что знает он.
Ему было тоскливо. Все кончилось, война позади, и война эта не проиграна. Но ведь не это же главное, это так, будничные задачи. Главное, что покоя в душе нет, нет чувства свободы и равновесия…
– Блин, – Малышев вдруг посмотрел часы, – Ты прости, Олега, мне линять надо…
– Куда? – вяло спросил Старцев.
– К дэвушке, – немедленно пояснил Денисов, – любовь позвала…
– Придушу, – весело пообещал Малышев, и встал из-за стола.
– Ээээ, – протянул Денисов и тоже посмотрел на часы, – Боюсь, не ты меня придушишь, Серега. Меня придушит Юлька, если я не появлюсь дома через час. Сегодня родители ее приехали, надо показаться дорогой теще…
И не прошло минуты, как Старцев остался в маленьком зале наедине с директором Правового департамента Т.А. Железновой.
Надо заговорить, лихорадочно думал Старцев, о чем-нибудь безопасном… Но ничего безопасного не приходило в голову.
– Что с тобой, Олег? – Тамара тихонько тронула его за рукав, – На тебе лица нету… Сегодня день такой удачный, все закончилось, слава богу… Устал?
– Да… наверное…
Она вздохнула. Помолчала, покрутила на руке браслет темного серебра.
– Как странно, – сказала она наконец, – Сколько раз за эти полгода мне казалось, что у Корпорации уходит земля из-под ног. Но я приходила к тебе, и сразу понимала, что все не так уж плохо – ты уверен в себе, уверен в наших позициях, значит, есть шансы победить. А теперь, когда все закончилось, ты сидишь обессиленный и несчастный…
Старцев поднял на нее глаза – темно-карие, черные почти.
– Тома… Ты знаешь меня девять лет. Ты видела меня и уверенным, и неуверенным – всяким. Пора бы, – он попытался улыбнуться, – смириться с мыслью, что не бизнесом единым я жив… Я человек все-таки, а не… – он вспомнил найденное однажды слово, – а не функция…
– Ты человек, – откликнулась она тихо, – И знаешь, что?… Ты самый удивительный человек, которого я знаю. Ты сильный. Ты бываешь очень жестким, но рядом с тобой так спокойно, так надежно… Ты мужчина…
Она замолчала, глядя ему в глаза. Как бы со стороны Старцев увидел вдруг эту сцену – небольшая комната, столик четверых, два кресла пустуют. Мужчина и женщина сидят рядом. Смотрят друг другу в глаза. Мужская рука накрывает ладонь женщины с крупным серебряным перстнем. Женщина не сопротивляется, смотрит. Внимательно. Испытующе. Мужчина наклоняется к ней. Сейчас он ее поцелует.
– Не надо, Олег, – сказали ее губы – у самых его губ. – Не стоит.
Он отклонился – Тамара улыбалась легко и ясно.
– Ты немножко неправильно меня понял, – она осторожно высвободила ладонь, – Ни к чему это все. Ни мне, ни тебе не нужно. – она улыбалась, – Как в песне, помнишь?… что-то там… что наша нежность и наша дружба сильнее страсти, больше, чем любовь…
И он улыбнулся тоже – улыбнулся с облегчением:
– Выпьем, Тома?… На посошок?…
… Сорок минут спустя Старцев был дома. От унылой тяжести, одолевшей вдруг в ресторане, не осталось и следа – легко и ясно стало на душе. Ах, умница, умница Тамара… Напридумывал себе чего-то, наслушался молодого дурака Серегу… А Тамара умница, очень правильно она это сказала… наша нежность и наша дружба… пара-па-па-ра, пара-па-ру-ра…
И так вот, с наивной старой песенкой в голове, Старцев и вошел в дом, вошел легко и стремительно.
Анна стояла почему-то посреди холла, сунув руки в кармашки любимой вязаной кофточки. Волосы, отросшие после дерзкого эксперимента, снова ставшие светло-русыми, чуть вились на концах, торчали трогательными вихрами.
– Анька, – сказал Старцев, и бросил на пол портфель, – Анюша…
Он обнял ее, привлек к себе. Секунду она стояла истуканом, неловко склонившись к нему, и вдруг ожили ее руки, взлетели, обхватили за шею…
– Был неправ, – пробормотал он между поцелуями, – Готов искупить ударным трудом…
И так любил он в эту ночь свою вихрастую жену, Анну нежную, Анну кроткую, как не любил давно, а может, вообще никогда, разве что в самом начале, да в те сумасшедшие ночи на средиземноморском побережье, когда они зачали Андрюшку…
…А умница Тамара, вернувшись домой, сняла в прихожей плащ, скинула туфли, присела на стул и заплакала.
Знал бы кто, чего ей стоило это «нет». Умереть было легче, чем сказать. Он был так близко, и таким реальным оказалось, наконец, то, о чем она мечтала столько лет…
Но – сказала. Потому что видела – ему и вправду не надо этого. Не нужна ему она. И вовсе не из гордости она отказалась, и не оттого, что застеснялась вдруг переспать с безнадежно любимым и безнадежно чужим человеком. Все проще – она боялась проснуться нелюбимой.
Эпилог
31 декабря 2000 года, воскресенье. Озерки.
Да! Да! Даже сомневаться нечего – пахнет тем самым, заветным, навеки с детства впитанным и навеки же ставшим Запахом Праздника – пахнет ёлкой, мандаринами, пирогами. И запах этот, и особый настрой обслуги – чуть менее официальный, чуть более теплый и человеческий – говорят о том, что вот-вот, через пару часов всего – и грянет на землю самый радостный, самый большой, самый семейный и домашний, самый-самый праздник – Новый год.
Потому и атмосфера в центральном здании Озерков сегодня особенная, какая случается только раз в году. Гостей мало. Собираются только свои – с семьями, с детьми, которые повзрослее – малыши уже отплясали свое белым днем у нарядной елки, отраженной паркетом танцевального зала.
И в танцевальном зале, и в зале Зеркальном, и в холле, увитом гирляндами из еловых лап, уходящими вдоль перил широкой дубовой лестницы – суета легкая, не тревожная, но праздничная.
Еще с утра начали заполняться коттеджи для приезжих и маленькая гостиница – те из менеджеров Корпорации, что не живут в Озерках, съезжаются сюда на два дня. Съезжаются в тихое, благословенное место, осененное голыми березами, искрящееся чистейшим, вовсе не московским снегом, чтобы провести эти два дня в тишине и покое, вдали от ревущего мегаполиса, вдали от проблем и тревог, выпавших на их долю в этом непростом году.
