Всего-то! Горбунов нажал «Сохранить»: наглого зайца, из-за которого у него в душе чуть-чуть все не оборвалось, видеть больше не хотелось. Да хрен с ним, пусть там какой-то Аверьянов станет подполковником, минуя майора! Насрать.
Задраившись и запустив программу предстартовой подготовки, Горбунов, конечно, все же задумался, как может случиться такое? Тут, при Иване Грозном, дашь зайцу по жопе ногой, а кто-то там через четыреста с гаком лет станет не по порядку майором, а сразу вдруг подполковником.
Ведь это странно, согласитесь. А если ты сам майор, то еще и обидно до ужаса. Конечно, Горбунов не знал, не мог знать, что эта история еще всплывет в его жизни, и сын этого самого капитана-майора-подполковника, Алексей Аверьянов, быстро объяснит ему, в чем тут дело. Но это еще будет. А будущее знать, в общем-то, запрещено.
Горбунов вздохнул, пожал плечами и стартовал в направлении дома…
«Ты зайцу здесь ногой по жопе, а он там – сразу подполковник», – крутилось неотступно в голове.
* * *
Быстро смеркалось.
Ватная тишина вновь накрыла Берендеево – огромные вековые ели и узорчатый княжеский терем с небольшими окошками, едва заметно залитыми изнутри теплым оранжевым светом лучин и светильника в княжеской горнице.
Сверху, с небес, опускалась новая зимняя ночь.
Падал пушистый снег.
Ни души. Только в густом ельнике, среди заснеженных веток, не видимый ни с дороги, ни со двора терема, в метре над снегом висел небольшой поросенок цвета спелого абрикоса: Сергей забыл выключить штрих-кодер.
Снег шел сквозь поросенка, хлопья не встречали никакого сопротивления.
Будучи чистой видимостью, интерфейсом структуры искусственного интеллекта штрих-кодера, поросенок, конечно, не испытывал ни холода, ни печали.
Он был лишь зримым образом, искусно отражавшим чужие, не видимые посторонним глазом состояния.
Мир пришел к своему давнему исходнику, выкинув из своей истории все, что было однозначно связано с Коптиным, с тем, сбежавшим в юности от любви.
Исчезли все его дела, операции, в которых участвовал он, учения, отпуска, награды, дальние командировки, исчезли нескончаемые маневры перед лицом бесконечных кадровых перестановок и бестолковки идущих по кругу реформ. Исчезли все напряженные дни и то неудачное утро, испортившее Аверьянову отпуск и наградившее его настоящим штрих-кодером, но очень расплывчатой целью.
Все вернулось на круги своя: Олена безмятежно спала через стенку от Коли и Алексея, пираты беспрепятственно подходили к Фату-Хиву: никакие неприятности не ожидали их там.
Не состоялась удачная высадка викингов в бухте Оленьего Холма, и девочки с Тверской остались на исходных при своих, Ахсину-х не стала матерью-создательницей мощного племени скриварягов, а Аверьянка снова, по-прежнему называется Америкой в честь мореплавателя-исследователя Америго Веспуччи, который, видимо, первым из европейцев понял, что открытая Колумбом земля является Новым Светом, новым континентом.
В России хэдбол исчез, как будто его и не было; исполнительные ветви опять, как и прежде, стали совершенно безнаказанно вытворять все, что им вздумается; американские же историки не знают Болванки, древнего кровожадного бога аборигенов Ньюфаундленда и мыса Код.
И хоть Торхадд Мельдун, сын Вулкана, успешно вернулся до своїх під Київ – что он неизменно делал во всех параллельных мирах, – башням-«близнецам» в Нью-Йорке уже не суждено было устоять, и 11 сентября 2001 года мир содрогнулся от изуверской беспредельщины, оказавшейся гораздо тупее и безжалостнее глуповатого, немного дурашливого Зла параллельного мира, выстроенного при посильном участии капитана Аверьянова.
Все исчезло! Рухнуло, очистило за собой ячейки оперативной памяти, заархивировавшись лишь в небольших и невзрачных кристаллах в качестве параллельного мира, с присвоенным ему отдельным штрих-кодом.
Пропал тщательно созданный мир, исчез, будто и не существовал на свете!
Что ж? Такова жизнь!
Ведь тьме, пришедшей со Средиземного моря, реально по уху, какой тут мир калошей накрывать.
* * *
Снег перестал сыпать, прояснилось.
В небе замигали колючки звезд, начавших обмен очередными сплетнями.
Божий мир, щурясь звездами-сплетницами, натянул на себя с головой одеяло тьмы и погрузился в тихо похрустывающее от ночного мороза забытье.
Все вокруг терема оцепенело до утра во временнoм ночном безвременье.
Поросенок, скрытый еловыми лапами, был неподвижен, если не считать, что один раз, как показалось, из его голографически голубого глаза выкатилась и упала на снег, не оставляя следа, прозрачная голографическая слеза.
Поросенок висел меж еловых ветвей не издавая ни звука, хотя его говорящее сердце ярко светилось, пульсируя.
