– Рад стараться… а при хорошем гешефте – тем более! – Они смеются и пожимают руки. Изя поворачивается ко мне: – Ну… командир… Извини, если что не так. Я бы с тобой и еще раз пошел, имей в виду.
– Взаимно… Израиль Соломоныч…
Смеемся, пожимаем руки – и он идет к газику, с ходу ловко в него запрыгнув. Едва завел, как у машины нарисовался его папа, уже взявшись за ручку двери.
– Секунду, папа! – Изя разворачивает машину и, едва папа подходит вновь, полуобернувшись, изрекает: – Папа́! Таки еще раз повторю – сегодня у меня в душе невероятный праздник! Я вернул все долги и могу быть щас-слиф-ф-ф! Так что, дорогой мой родитель, незабвенный Соломон Лейбович… Идите на хрен!
И, с прокрутом стартанув, газик уносится с моста. Высказав все, что он думает о чадушке, Соломон Лейбович недовольно лезет в автобус. «Характер, вишь», – ворчит майор. Я, с трудом выпутавшись из рюкзака, достаю термос и допиваю остатки холодного уже чая… Хорошо, что термос металлический: вон как помялся… В горле сухо, состояние как с похмелья… по вискам течет пот.
– Тарьщмайор… я поеду… устал что-то. Ну вы уж там посчитайте, чего куда за морфов-то.
– Давай-давай, езжай, что-то ты совсем скис… отдыхай!
Вытащил из броневика дрыхнущего черного, которого оставлял тут, запихнул его в кабину, взгромоздился сам, едва не сорвавшись с подножки, – совсем что-то того… Развернулся и покатил домой. Ворота открывал совсем плохой, колотило всерьез. Я промок и промерз насквозь… скорее домой. Придя, бросил жранья Мухтару и кошакам и поплелся наверх… Поставил чай и начал сдирать с себя куртку и штаны, промокшие в ноль… М-мать, что так саднит руку-то? Стащил перчатку – и увидел пересекающую внешнюю поверхность кисти длинную, глубокую царапину – как резцом чикнули. Совсем как на шлеме. И из нее сочилась кровь.
Девчушки тихо что-то обсуждали, постоянно смеялись и хихикали, но постепенно Даша привыкла и уже совсем стала задремывать. Да и они вроде затихли. Сон уже стал медленно наплывать… снилось что-то приятное… море, пляж… ветерок приятно ласкает тело… нет, даже не ветерок… но ласкает… И очень даже умело… как, однако, хорошо… наверное, это…
Даша вынырнула из дремы – море и солнце пропали, а вот все остальное – нет. Две малолетние извращенки весьма недвусмысленно намеревались совершить с ней то, что в общем-то вполне можно бы и охарактеризовать как «насильственные действия сексуального характера». И очень настойчиво и умело. Даша принялась неловко сопротивляться, несколько скованно – блин, дети же почти! – но это девчонок только раззадорило и развеселило.
Разозлившись, все же всерьез рыпнулась. Получив по паре оплеух и пощечин (вполсилы, впрочем, да где там – в четверть…) и предупреждение, что завтра народу явятся с подбитыми гляделками, девчушки отстали… хотя и не сказать что расстроенные. И, завалившись вместе на одну койку, продолжили утешаться уже вдвоем, ничуть не смущаясь Дашиного присутствия… даже вроде как наоборот. Зар-р-азы, подумала Даша. Завернуть голову в одеяло или засунуть под подушку – не помогло. Такое впечатление – старательно работали на публику… а может, просто и в самом деле эмоции так поперли. Плюнув, Даша слезла и, обувшись, вышла на улицу – курить.
На улице было прохладно, снежная крупа так и сыпала понемногу. Гулянка затихала, угасали последние возгласы веселья. На баркасе маячила неподвижная фигура…
Даша выкурила уже две сигареты, так и не рискуя вернуться в домик: ну их, малолетних лесбиянок! Стала уже даже замерзать, притопывая и ежась… Дверь главного блока распахнулась, оттуда выхлестнулось какое-то тело… уцепилось за косяк, стало справлять нужду. Заметив деликатно кашлянувшую Дашу, тело понятливо хмыкнуло и галантно отвернулось, не прерывая процесса. Завершив же (впрочем, по мнению Даши, с явным нарушением технологии и неоконченностью цикла), тело повернулось, обозрело ее, очевидно, произвело анализ ситуации и, заржав, провалилось обратно в блок. А Даша плюнула и отправилась в домик. Маленькие проказницы уже дрыхли в обнимку, очевидно успешно завершив утехи, так что Даша, с облегчением вздохнув, отключила нагреватель и полезла спать.
На этот раз спокойно и до утра.
Утром проснулась рано – вот и славно. Девчонки так же дрыхли, забавно посапывая, – и как только ухитряются уместиться вдвоем на неширокой койке? Ну да мелкие еще, тощие… Дурочки, вам бы мужиков нормальных надо, а не ерундой всякой маяться, подумала Даша. Включила опять нагреватель – выстыло за ночь, – вскипятила чайку и залила пакетик каши, нарубала бутерброд – девчонки неплохо устроились, а Даша решила, что имеет право на моральную компенсацию. Позавтракав, подхватила барахло и Ваську… потом подошла, заботливо поправила-подоткнула девочкам сползшее одеяло и вышла. Снег прекратился, было еще темно, но в блоке горел свет. Кто ж такой ранний? Надо проверить, да и типа попрощаться, решила Даша.
В блоке ее ждала картина маслом: «После пьянки». Стол в объедках и пустой таре, тела на полках и просто на полу… на диванчике в непринужденной позе дрыхла голая девица. Посредине всего восседал на стуле Бретер. Даша отметила – пистолет за поясом, на бедре. Глаза вроде прикрыты… спит или дремлет?
– Эй… спишь? – тихонько позвала она. – Эй!
Глаза чуть приоткрылись – ровно как у «спящего» кота: «Да, именно сплю… че надо?!»
– Ну… это… я поехала? Пока, короче, всем привет. – Даша сделала ручкой.
Бретер без паузы сделал ответный жест – «доброго пути, скатертью дорога!» – и поднял наконец веки. Уже выходя, Даша подумала, что глаза у него совсем трезвые и неукуренные.
Слышно было – на посту уже тоже проснулись: перед загородкой торчала здоровенная фура, и типичный сын Полесья, судя по акценту, возмущенно жаловался на «этых поханцыв, шоп их усех скручило», которые «прострэлыв колесо, насылу уехав, чуть у кувет нэ завлылся!».
Вчерашний толстячок матерился и все ругал каких-то военных, из КамАЗа с печкой кто-то сипло отругивался… Нормальный бардак, подумала Даша, – значит, все будет в итоге хорошо. Новый зилок завелся легко – ну да, вчера все проверила перед сном. Выехала, прикрыв ворота: нехорошо оставлять так, но закрыть просто некому… авось обойдется. И поехала на стройбазу.
На стройбазе было спокойно – ворота заперты на проволоку, внутри тишина и покой. Осмотрелась – ага, как и предполагала, брали в основном всякое особо полезное, но тут много, а то, чего ей надо, – так и вообще никому больше не потребовалось. Ну и славненько. Правда, придется попотеть…
Попотеть пришлось изрядно. Мешки с песком, тяжеленные – по пятьдесят кило. Спина ныть начала уже на втором десятке. Заложила лобовое стекло «по глаза», примотав, как получилось, – вроде не должно разъехаться, если по ровному ехать, правую дверь до середины стекла, благо и мешков с песком, и веревок-тросов нашлось в изобилии. Еще и в кабину пришлось из фанерки загородку сделать, а то вся эта баррикада на резком повороте завалит – никакой пули не надо. Но зато – теперь с этой стороны ее не достанешь, пожалуй, и из пулемета. В кабине стало тесно, вещи буквально подпирали, но ей и Ваське место еще осталось. Бочки в кузове обложила кирпичами, отгородив горбылем часть кузова, туда же запаски – и на их место, за кабиной, тоже навалила мешков – все, сволочи, теперь стреляйте сколько влезет! Оставалась водительская дверь и окна. Тут ничего не придумывалось, и решила сделать перекур. Когда уже докурила, ее окрикнули:
