Титус выскочил из машины, я за ним. Гилберт остался, где был. Джеймс пересел на место водителя и, обернув руку платком, пробил в стекле дырку. Потом тоже вышел.
— Вон она, вон! — орал Перегрин, указывая вверх. Над ухом у меня пролетел камень. Я задрал голову и на фоне синего неба увидел Розину. Она стояла на колене на одном из самых высоких утесов, заранее, как видно, обеспечив себя боеприпасами. Она была вся черная, черная колдунья в чем-то вроде крестьянской шали. Мне были видны ее оскаленные зубы. Скоро стало ясно, что целит она в Перегрина. Один камень угодил ему в грудь, другой в плечо. А он, вместо того чтобы отбежать, взревел как зверь и открыл ответный огонь. Камни летали вокруг Розины, но ни один, кажется, ее не задел.
— Кто эта дама? — спросил Джеймс изысканно-любезным тоном.
— Бывшая жена Перегрина. — Нам обязательно из-за нее задерживаться?
— Перри, марш в машину! — Я схватил его за полу пиджака. Он яростно вырвался и нагнулся за новым метательным снарядом.
Еще один камень больно ударил меня по руке, и я поспешно попятился к машине.
— Розина! Розина! — Это кричал Титус. Он махал ей, жестикулировал, плясал на месте.
Я втащил его за собой в машину. Джеймс сладил с Перри. В следующую секунду мы все сидели по местам, и Перегрин дал газ. Машина скакнула вперед и рванулась с шоссе вправо, к деревне.
Здесь Перегрин выключил мотор, принес из багажника домкрат и с силой выколотил из рамы остатки ветрового стекла, обдав нас всех белыми осколками. Потом осмотрел вмятину на радиаторе.
— Какого черта эта стерва сюда притащилась? — сказал он, но таким тоном, что ответа явно не требовалось. А чуть позже добавил задумчиво: — В школе она увлекалась крикетом.
Причудливое неистовство этого эпизода оглушило меня, и я не сразу вновь ощутил присутствие Хартли, которая за все это время не пошевелилась и словно бы не заметила, что произошло.
Потом мне вдруг вспомнились слова Гилберта насчет того, что накануне вечером он слышал в коттедже женский голос. Неужели Розина выполнила-таки свою непристойную угрозу «утешить» Бена, и если так, не потому ли Бен не был готов принять Хартли вчера? Откуда иначе было Розине узнать о нашем приезде? Эта мысль вызвала у меня неясный бессильный гнев.
Мы уже проехали через деревню, мимо церкви, где я когда-то так робко, так давно разговаривал с Хартли, и свернули в гору к коттеджам. Перегрин, весь красный, гнал как на пожар и так был углублен в свои мысли, что больше не участвовал в наших делах и почти не замечал, что происходит.
Когда я представлял себе, каким будет возвращение Хартли домой, я не представил себе, как открою дверцу, и помогу ей выйти, и отопру калитку, и пройду по дорожке, и в любое из этих мгновений еще можно будет крикнуть: «Нет! Довольно!» — и схватить ее за руку и убежать с ней. Ничего этого я не сделал. Я не коснулся ее. Она сняла шарф и мою синюю рубашку и быстро выбралась из машины. Я отворил калитку и двинулся следом за ней по дорожке. За мной шел Джеймс, потом Титус с испуганным лицом, потом Гилберт — тоже с испуганным лицом, потом Перегрин во власти своей отдельной, личной ярости.
Хартли позвонила. Едва раздался мелодичный звон, как в доме поднялся бешеный лай и послышались грубые окрики. Где-то хлопнула дверь, лай зазвучал тише. Потом Бен открыл входную дверь. Он, кажется, готов был снова ее захлопнуть, впустив Хартли, однако я, памятуя наставления Джеймса, быстро шагнул за ней следом, а за мной и остальные.
Не представил я себе заранее и сцену в доме, а если смутно и представлял что-нибудь, так либо потасовку, либо торжественный военный совет — то и другое с участием Хартли. А вышло не так. Хартли, едва переступив порог, исчезла. Как мышь юркнула в спальню и закрыла за собой дверь. (Причем в их спальню, а не в ту маленькую комнату, где состоялась моя беседа с Беном.)
Собака, судя по всему животное крупное, не умолкала, и все дальнейшее шло как бы под аккомпанемент ее лая. Бен отступил к двери в гостиную, Гилберт прислонился к входной двери, Перегрин сердито разглядывал рыцаря на картине, Джеймс смотрел на Бена с живым интересом, а Бен и Титус воззрились друг на друга. Первым заговорил Бен:
— Ага, Титус и есть.
— Привет.
— Вернулся, значит, домой с мамой. Теперь останешься здесь?
Титус молчал, дрожа и кусая губы.
— Теперь останешься здесь, так, что ли?
Титус покачал головой и ответил сдавленным шепотом:
— Нет… Я лучше… не останусь. Я сказал:
— Титус не мой сын, но я намерен его усыновить. — Голос мой срывался от волнения, и слова прозвучали неубедительно, чуть не беспечно. Бен пропустил их мимо ушей. Не сводя глаз с Титуса, он резким движением словно отбросил его от себя. Титус весь сжался.
Из всех нас Бен был самым низкорослым, но физически самым устрашающим. Его бычьей шее и могучим плечам было тесно в старой защитной рубашке, казалось, она вот-вот лопнет. Над черным ремнем круглилось небольшое брюшко, но был он, видимо, в отменной форме. Лицо покрывал здоровый загар, короткие бесцветные волосы стояли ежиком, он был свежевыбрит. Руки его свисали по бокам, и он не переставая шевелил пальцами и приподнимался на носки, точно перед трудным гимнастическим упражнением. В передней было душно, как мне и помнилось, но пахло по-другому, хуже. Я заметил несколько ваз с увядшими розами. Собака наконец замолчала.
Я спросил:
— Вы мое письмо прочли?
Бен будто и не слышал. Он теперь смотрел на Джеймса, а Джеймс на него. Джеймс задумчиво хмурился и вдруг сказал:
— Старший сержант Фич.
— Точно, он самый.
— Инженерных войск.
— Точно.
— Это ведь вы отличились тогда в Арденнах?
— Точно.
— Хорошо себя показали.
Лицо у Бена окаменело — может быть, он старался скрыть какие-то чувства, даже проблеск радости.
— А вы его кузен?
— Да.
— И до сих пор служите?
— Да. Вернее, только что ушел в отставку.
— Зря я не остался в армии.
Последовала короткая пауза, словно оба задумались о прошлом и сейчас начнутся фронтовые воспоминания. Потом Джеймс заспешил:
— Мне очень неприятна эта история. Я… Ваша жена вне подозрений, она ни в чем не повинна, и ничего не случилось, даю вам честное слово.
Бен сказал без всякого выражения «Ладно» и повел плечами и головой, давая понять, что разговор окончен.
Джеймс повернулся ко мне как любезный председатель собрания, без слов справляющийся у почетного гостя, не хочет ли тот что-нибудь добавить. Я не ответил на его взгляд, но повернул к выходу. Гилберт отворил дверь, Перегрин шагнул за порог, за ним Гилберт, потом Титус, потом я, потом Джеймс. Дверь за нами бесшумно затворилась.
