– Слышал о Ральфи?
– Да.
– Его прикончили твои старые приятели. Они искали тебя.
– Они уже давно мне не приятели.
– Если бы ты не раскрывал свою пасть и жил спокойно, ничего такого не случилось бы.
– Это все мать…
– О чем ты говоришь?
– Просто мать…
– Старая песенка, не так ли, Чарли? Когда ты станешь самостоятельным мужиком?
– Мне казалось, что уже стал.
– Дурак. Она будет лежать в могиле, а ты по-прежнему будешь цепляться за ее юбку: «Мама, мама, что мне делать?» Что ты собираешься делать, Чарли?
– Наверное, нам нужно рассказать полицейским о случившемся.
– Наверное, нужно. Что насчет картины?
– Не знаю.
– Она все еще у тебя?
– Я знаю, где она.
– Продашь ее?
– Может быть.
– Тогда слушай меня, греческий ублюдок. – Джоуи сделал шаг вперед и наставил указательный палец в грудь Чарли. – Мне больше не нужна доля с этой картины.
– Что?
– Можешь распоряжаться деньгами единолично.
– Ты уверен?
– Я до сих пор ее вспоминаю.
– Да, я тебя понимаю.
– Что ты понимаешь?
– Я тоже о ней думаю. А после того как Виктор показал мне фотографию, я вспоминаю о ней все чаще.
– Ну и поделом тебе.
– Ребята, – прервал я их. – Это очень милая и нежная встреча, но нам нужно ехать. У нас куча дел; не забудьте, что нас ищут и хотят убить.
– Хотят убить его, – сказал Джоуи, ткнув большим пальцем в сторону Чарли.
– Думаю, им все равно, кого убивать, как по-вашему? Поехали.
Мы сели в такси: я рядом с Джоуи, Чарли и Моника сзади – и тронулись к выезду из Оушн-Сити. Поехали через кольцевую развязку на Сомерс-пойнт с ее барами и винными магазинами. Указатели советовали направиться на парковую автомагистраль Нью-Джерси, которая вела в Атлантик-Сити и прямо в сердце Филадельфии.
– Поехали туда, откуда приехали, – сказал я.
– Это совсем не по дороге, – возразил Джоуи.
– Это верно, но нам нужно сделать еще одну остановку.
– Где?
– Купим помидоров. Нет ничего лучше джерсийских помидоров прямо с грядки.
– Мы не голодны.
– Я бы не отказался от… – подал голос Чарли с заднего сиденья.
– Нужно закончить дела, – оборвал его Джоуи. – Мы не голодны.
– Это хорошо, – сказал я, – потому что их, наверное, уже раскупили.
Мы направились мимо длинных пассажей к извилистой двухполосной дороге, по которой ехали на восток. Я приказал Джоуи внимательно поглядывать в зеркальце заднего вида и сообщать обо всем, что вызывает подозрения; он ответил, что пока все чисто. Километров через пятнадцать показался заброшенный «Фермерский рынок Шмидта».
Напротив него стояла серебристая машина средних размеров, явно взятая напрокат. На столе рядом с ларьками расположилась большая корзина для пикника, из которой свисал край красно-белой клетчатой скатерти. На скамье перед корзиной, скрестив красивые ноги, с гостеприимной улыбкой на лице сидела Ронда Харрис и махала нам рукой.
Я сказал, чтобы Джоуи остановился на поросшей травой стоянке за ларьками. Такси может привлечь нежелательное внимание, в то время как одинокий автомобиль и несколько туристов, перекусывающих за столом, выглядят абсолютно естественно. Ронда подняла планку правдоподобия на новую высоту. После нескольких минут приветствий и обустройства мы все уселись за накрытым скатертью столом перед картонными тарелками с жареными цыплятами и картофельным салатом, бумажные стаканчики были наполнены газировкой и вином. В пластиковых стаканчиках горело несколько свечей.
Ронда начала было задавать Чарли вопросы, но я потребовал:
– Пообещайте, что не будете ничего предпринимать, пока я не разрешу.
– Клянусь, – сказала Ронда Харрис.
– Не хочу, чтобы мерзавец, стоящий за всеми преступлениями, удрал прежде, чем до него доберется полиция. Кроме того, я даю Чарли возможность изложить свою историю для печати до того, как им займутся федералы.
– Чтобы заставить быть честным прокурора или вашего клиента?
– И того и другого, – ответил я. – И чтобы гарантировать, что наш друг в Лос-Анджелесе получит сполна за содеянное. – Я взглянул на Чарли: – Вы готовы?
Тот кивнул.
– Ладно, Ронда, – сказал я. – Приступайте.
– Счастлива познакомиться, Чарли, – начала она с приветливой улыбкой. – Я давно вас искала.
– Тогда вам повезло, – сказал Чарли.
И прямо под гул проезжавших машин Ронда взяла интервью у Чарли Калакоса и Джоуи Прайда, записала на магнитную пленку печальную и фантастическую историю величайшего ограбления музея в городе, известном своими грабежами и воровством.
– Как насчет вашей жизни в бегах, Чарли? – спросила Ронда, как только старик закончил излагать подробности ограбления. – Расскажите, чем занимались после того, как пятнадцать лет назад внесли залог и скрылись.
– А что тут говорить? – откликнулся Чарли. – Это была не жизнь, а дерьмо.
И он начал описывать свои скитания и тягости изгнания: отвратительные квартиры, которые удавалось снимать без документов, холопскую работу, благодаря чему удавалось держаться на плаву, неспособность в отсутствие матери поставить перед собой мало-мальски значимую цель в жизни. Слушая его исповедь, я размышлял о миссис Калакос. Кем она была – чудовищем, пожирающим фантазии, или спасительницей, мешающей близким раствориться в мечтах? Столпом этого мира или утесом, о который разбивались окружающие?
– Ладно, – сказала Ронда, когда Чарли перешел к рассказу о первой встрече со мной и решении вернуться домой. – Теперь, пожалуйста, о Рембрандте. Что случилось с картиной?
– Это связано с девочкой, – потупился Чарли.
– С какой девочкой?
– С той, из-за которой заварилась вся каша, – ответил я. – Вы здесь именно для того, чтобы написать об этой девочке.
Ронда бросила на меня чуть испуганный взгляд. Желтоватые отблески заката придали ей странный, демонический вид.
– Никто не говорил мне о девочке. Что за девочка?
– Ее звали Шанталь Эдер, – сказала Моника. – Это моя сестра, и я здесь из-за нее. Чтобы услышать рассказ Чарли о Шанталь.
– Джоуи знает столько же, сколько я, – буркнул Чарли. – Мы все знали. Мы все в этом участвовали. Пусть он говорит.
– Но ты там был, – воспротивился Джоуи. – Именно тебе отдали картину. Так что это твоя история, малыш Чарли. Говори.
