…Через три года деньги — плотно уложенные долларовые и рублевые пачки — за отсутствием в квартире места для прохода он заталкивал в духовку, нижние отделения холодильника и барабан стиралки. Через восемь лет большинство делавших вместе с ним это бабло из пропахшего «арманевским» парфюмом, нервным потом и водочным перегаром воздуха уже были раскиданы в виде мясных кусков безоболочными ВУ по придорожным кустам, превращены «Агранами», «Борзами» и «МОНами» в протекающие красным бесформенные кули.
Оставшиеся еще лет через пять окончательно расселись по лондонам, израилям, мордовским и уральским зонам — в отличие от Вардана, не понявшие или не принявшие к исполнению, что распределением больших денег теперь ведают совсем другие люди. Но Вардана-то деньги сами по себе интересовали мало — ему требовалось постоянное ощущение неуязвимости и неподвластности, а отношения его с новыми давали ему это чувство сполна: у него-то хватало ума понять, кто кому подвластен на самом деле. Что бы ни думали они сами. Эти ведь были еще проще прежних — хотя, казалось бы, куда уж…
Простота: крайняя, животная, навозная простота — Вардан давным-давно убедился, что именно она является главной характеристикой происходящего, ценностей, принятых как безальтернативные, самоназначенных «победителей»; все это не вызывало ничего, кроме предельной брезгливости, но тем и было ему полезно. Зная цену окружающему и окружающим, используя их, он утверждал собственное превосходство над ними; в избытке обладая не нужным себе и не завися от него, доказывал свою самодостаточность.
Его, правда, чем дальше, тем больше смущало, что утверждать себя приходится через дерьмо — но больше соотнести себя было решительно не с чем: никаких ориентиров, кроме фекальных, современная ему объективная реальность не предполагала. Субъективные же ценности, в выборе которых он, как и любой, был совершенно свободен, но которые за пределами его сознания не имели ни смысла, ни веса, если и тешили самомнение, то лишь настолько, насколько мастурбатора — собственная жменя.
Было слишком очевидно, что, как бы он ни держался втайне за собственную отдельность, быть вне процесса — элементарного, самоценного, не предполагающего результата, запущенного и регулируемого физическими и биологическими законами процесса — он не в состоянии. Он участвовал в нем наравне со всеми, прошедшими родовые пути, уравненными самим фактом участия. Равными уже потому, что в процессе, не имеющем результата, не бывает ни конечного успеха, ни победителей. Закон сохранения вещества и энергии работает, одна плоть питает другую, все едят друг друга без конца. И умение стравливать между собой самых прожорливых едоков никак не избавляло Вардана от перспективы быть съеденным раньше или позже. А индивидуальные, сколь угодно обширные запасы живучести и гибучести если и давали преимущество, то, опять-таки, исключительно тактическое; стратегическим же не обладал никто.
Чувство неуязвимости все-таки обмануло его — но не потому, что он переоценил себя. А потому, что решил, что личные свойства вообще имеют хоть какое-то — во всяком случае определяющее — значение перед лицом наваливающейся на тебя, на всех, на каждого лишенной лица, разума, эмоций, инстинктов, качеств массы. На самом деле здесь нет никаких закономерностей — разве что простое везение, причем сиюминутное. И абсолютно ничто не гарантирует даже такому чемпиону выживания, как Вардан, что он протянет дольше, чем, например, даже такой несовместимый с жизнью лох, как какой-нибудь Балдаев…
Он медленно сделал очередной глоток, прислушался к маслянистому вкусу. Оценил уровень жидкости в пустеющем стакане. Посмотрел на часы. Время едва двигалось — словно добирало, как он граппу, последние остатки. Ветер снаружи чуть поутих, уже не столь яростно ломился в стекло, но ливень продолжал валить плотной массой — бессмысленный, бесконечный, единый на всех. Телевизор сбоку слабоумно хихикал.
Вардан чувствовал, что заметно поддат, и в этом состоянии поймал странную мысль: а что при мне в итоге осталось?.. Он полез по карманам и стал последовательно выкладывать на скатерть зажигалку, сигареты… снятые с запястья массивные часы… почти пустой бумажник аллигаторовой кожи… паспорт на чужое имя… телефон без сим-карты… Последний некоторое время вертел в руках, нажимал кнопки.
Бросил его на стол. Прикрыл глаза. Сидел, не шевелясь, откинув голову.
В пустом сумеречном зале, кукольная из-за крошечных динамиков, звучала знаменитая до невыносимости мелодия Нино Рота из «Крестного отца».
— Здесь?..
— Давай подальше от фонаря…
— Сами ни хера не увидим…
— А на что те смотреть?..
— Ладно, нормально. Давай тут.
Машина остановилась.
— Так где мы — как ему объяснять? Че это за улица? Она вообще как-то называется?
— Олежка, глянь на навигаторе…
— Щас, бля… А, ну это Парковая и есть…
— Пошли покурим, не могу…
Захлопали дверцы, голоса стали невнятными. Кириллу показалось, что тошнота, взбитая дорожной тряской, понемногу утихает. Голова болела так, что соображать он был практически не в состоянии.
Через некоторое время задняя дверца распахнулась. Степан (или как его там) посмотрел на Кирилла, примериваясь; негромко брезгливо выматерился. Отчаянно морщась, ухватил его за шиворот и за локоть, поволок наружу. Кирилл заскрипел, замычал от боли в запястьях, попытался встать на ноги — но Степан пнул его по щиколотке и швырнул, как куль, мордой вниз на разбитый асфальт. Кирилл едва успел отвернуть лицо, отчаянно приложился виском и чуть не вылетел из сознания, захлестнутый солоноватым удушьем.
Спустя небольшое время оказалось, что в метре примерно от него стоят несколько пар ног, гудят усталые голоса, падают с легким стуком рассыпающиеся искорками окурки.
— …Я ему объясню подробно, где это. Они спокойненько всё оформят…
— А поедет вдруг кто?
— Кто? Здесь? Сейчас? Ну поедет, увидит бомж валяется — станет он останавливаться… Да даже если остановится, позвонит ноль-два — вызов-то уже будет зарегистрирован… — фырканье. — Или ты думаешь, это окажется судмед и сразу определит причину смерти?..
— Да даже если определит!.. — самоуверенный смешок. — Знакомые менты в Кировской области двоих жмуров со связанными руками спокойно записали как ДТП. Я серьезно…
— «А что это у него паяльник в жопе?» — «Последняя воля покойного!..»
Короткое тройственное ржание.
— Ну так поехали! Мне уже час назад в Москве надо было быть…
— Там, между прочим, сейчас стоит все, я посмотрел…
— Что? Новорязанское?
— Угу. Везде пробки: в Люберцах, на въезде в Москву…
— Так вечер же воскресенья, самая жопа…
— Слушай, а другой дорогой нельзя отсюда?
— Да вроде нет…
— Ну так тем более. Давайте тогда этого… А ты звони своим гиббонам.
