Они остановились у отцовского кабинета.
— Где Анна?
— Похоже, опять исчезла. Я ее не нашла.
Он постучал в дверь.
— Зайди и расскажи.
Отец сидел, задрав ноги на стол, и грыз карандаш. Он поглядел на нее вопросительно:
— Я думал, ты приведешь Анну.
— И я так думала. Я ее не нашла.
— Как это — не нашла?
— Так. Ее нет дома.
Он сделал нетерпеливый жест, и Линда тут же изготовилась к обороне. Тут он заметил ее губу.
— А это еще что?
— Споткнулась.
Он горестно покачал головой и, не выдержав, захохотал. Обычно он бывал мрачен, так что Линда старалась избегать его общества. Но хотя она и радовалась его хорошему настроению, его смех ее выводил из себя — странно скрипучий и чересчур громкий. Если они оказывались на публике и он начинал смеяться, все оглядывались.
— Что тебя так насмешило?
— Твой дед был мастер по этой части. Постоянно спотыкался. О старые рамы, банки из-под краски — в сарае у него было столько хлама, что не пройти. Гертруд даже наклеила на полу цветные стрелки, чтобы он знал, где можно ходить, а где нет. Но не прошло и дня, как он опять навернулся.
— Значит, я в него.
Он бросил карандаш и убрал со стола ноги.
— Ты звонила в Лунд? У нее есть друзья, кроме тебя? Где-то же она должна быть.
— Там мы ее не найдем. И по телефону — тоже.
— А мобильный?
— У нее нет мобильного.
Он вдруг заинтересовался:
— Нет мобильника? Почему?
— Не хочет.
— А других причин нет?
Линда поняла, что он спрашивает не из праздного любопытства. Они как-то говорили об этом на днях, допоздна засидевшись на балконе после ужина. Сравнивали сегодняшний день и время десять-двадцать лет тому назад. Он утверждал, что разница в том, что какие-то вещи появились, а какие-то исчезли, и предложил ей догадаться, что он имеет в виду. Победное шествие мобильных телефонов угадать было нетрудно, а вот что исчезло, она не могла сообразить, пока он не сказал, что сейчас курят очень немногие по сравнению с тем, что было раньше.
— У всех мобильники, особенно у молодежи, — сказал он. — А у нее нет. Как ты это объяснишь?
— Не знаю. Генриетта говорит, что Анне не нравится быть досягаемой в любое время дня и ночи и в любом месте.
Он подумал.
— А ты уверена, что это так? Может быть, у нее есть телефон, про который ты не знаешь?
— Как я могу быть уверена?
— Вот именно.
Он перегнулся через стол и по внутреннему телефону попросил зайти Анн-Бритт Хёглунд. Через полминуты та появилась в дверях. Линде показалось, что она выглядит усталой. Волосы нечесаны, блузка грязная. Она вспомнила Ванью Йорнер. Только и разницы, что эта не такая жирная, как дочь Биргитты Медберг.
Отец попросил Анн-Бритт навести справки, не зарегистрирован ли мобильный телефон на имя Анны Вестин. Линда отругала себя, что сама до этого не догадалась.
Анн-Бритт удалилась. Уходя, она улыбнулась Линде, но улыбка получилась кривой и вымученной.
— Я ей не нравлюсь, — сказала Линда.
— Если меня не подводит память, ты тоже никогда не была от нее в восторге. Так на так. Даже в маленьком отделение полиции, как наше, не все влюблены друг в друга.
Он поднялся:
— Кофе?
Они пошли в столовую. Там был Нюберг, с которым он немедленно начал ругаться. Линда так и не поняла, чего они не поделили на этот раз. Появился Мартинссон, помахивая какой-то бумагой.
— Ульрик Ларсен, — сказал он. — Тот, что хотел тебя ограбить в Копенгагене.
— Нет, — упрямо сказала Линда. — Тот, кто на меня напал, не хотел меня ограбить. Он угрожал, что мне придется плохо, если я не перестану разыскивать человека по имени Тургейр Лангоос.
— Вот об этом как раз я и хотел сказать. Ульрик Ларсен отказался от своей версии. Проблема только в том, что другой у него нет. Он не сознается, что угрожал тебе. Утверждает, что никогда не слышал имя Лангоос. Датчане уверены, что он врет. Но вытащить из него ничего не могут.
— Это все?
— Не совсем. Но я хочу, чтобы Курре[34]тоже послушал конец истории.
— Не зови его так в глаза. Он терпеть не может, когда его называют Курре.
— А то я не знаю. Так же как я ненавижу, когда меня называют Мартой.
— А кто тебя называет Мартой?
— Жена, если злится.
Валландер прекратил ругаться с Нюбергом и вернулся к столу. Мартинссон быстро повторил то, что он сказал Линде.
— И еще одно, — сказал он под конец. — Единственное, что из всего этого по-настоящему заслуживает внимания. Наши датские коллеги навели справки об этом самом Ульрике Ларсене. Его нет ни в одном криминальном регистре, тридцатисемилетний мужчина, ни в чем, никогда и нигде не замешанный. Женат, трое детей, а профессия такая, что о каких то нарушениях закона с его стороны даже думать неохота.
— Что же это за профессия?
— Он священник.
Все недоуменно уставились на Мартинссона.
— Священник, — повторил Стефан Линдман. — Какой священник? Я был уверен, что он наркоман.
Мартинссон пробежал глазами листок.
— Совершенно очевидно, что он просто изображал наркомана. Он священник в церкви. Пастырь общины в Гентофте. Все газеты пишут ~ подумать только, пастора подозревают в том, что он насильник и грабитель!
Все замолчали.
— Опять, — тихо сказал Курт Валландер. — Религия, церковь. Этот человек для нас очень важен. Кто-то должен съездить туда помочь коллегам. Мы должны знать, как он вписывается в нашу размытую картину.
— Если вписывается, — сказал Стефан.
— Вписывается, — уверенно сказал Валландер. — Но нам надо знать как. Попросите Анн-Бритт.
У Мартинссона зажужжал мобильник.
Он одним глотком допил кофе и нажал на кнопку.
— Норвегия проснулась, — сказал он, прикрыв телефон рукой. — Сведения о Тургейре Лангоосе. Сейчас они как раз шлют факс.
— Принеси.
Мартинссон вышел и скоро вернулся с пачкой факсов. На одной из страниц был нечеткий портрет.
Все склонились над снимком. Видела я его или нет? — подумала Линда. Или мне кажется?
Она заметила, что отца обуревает нетерпение. Как и ее самое — тревога и нетерпение всегда сопутствуют друг другу.
