онъ отвѣчать Пруссію, экспромтомъ, что приходило на память; Іонка, остановпвъ его, спросилъ какой-то заливъ; онъ совралъ. Іонкѣ только это и надо было.
— Депутаціи вы составлять мастеръ, — загнусавилъ онъ — въ сакъ-пальто щеголять, въ геніи лѣзть; а географіи не знаете!… Мерзости только отъ васъ и слышались, голубчикъ мой!… Вотъ онъ, геній-то… онъ залива не знаетъ; за то по набережнымъ шляется!.. Въ поведеніи ноль поставлю, аттестата не дамъ! Ну, отвѣчайте.
Въ какой-то рейнской провинціи Борисъ забылъ городъ. Іонка опять загремѣлъ.
— Куда, въ какой университетъ, по какому факультету сбираешься? — спросилъ онъ грубѣйшимъ тономъ, перемѣняя вдругъ вы на ты.
Борисъ весь вспыхнулъ.
— По словесному факультету… — отвѣтилъ онъ отрывисто.
Его душилъ оскорбительный тонъ директора.
— Да, поступишь ты, вилалъ какъ лягушки скачутъ…? Дамъ я тебѣ знать, что такое въ геніи мѣтить!… увидишь ты университета…. фигу не хочешь-ли? Пошелъ на мѣсто; двойку тебѣ влѣплю.
Борисъ задрожалъ. Рябое лицо Егора Пантелѣича злобно улыбалось. Всѣ ученики были возмущены этой сценой; Горшковъ и Абласовъ покраснѣли и переглянулись. Имъ было ужасно больно за Бориса.
Директоръ замаралъ пять въ спискѣ и поставилъ огромное два.
— Позвольте мнѣ взять другой билетъ, — проговорилъ Борисъ взволнованнымъ голосомъ.
— Какъ бы не такъ, на мѣсто садись.
Ерошка не взглянулъ даже на Бориса. Онъ трусилъ директора, да и вообще не любилъ седьмаго класса. Стыдно было Борису идти отъ стола къ партамъ. Противъ его воли, имъ овладѣло чувство униженія. Онъ созналъ, какъ безпомощенъ былъ онъ въ эту минуту, какъ насмѣялись надъ его претензіями быть большимъ человѣкомъ. Онъ тотчасъ же ушелъ изъ класса и уѣхалъ въ Липки. Дорогой онъ передумывалъ: разсказать ему объ экзаменѣ Софьѣ Николаевнѣ, или не разсказывать? «Нѣтъ, она встревожится», рѣшилъ Борисъ, и объявилъ теткѣ и Машѣ, что все прошло хорошо.
Черезъ два дня нужно было являться на экзаменъ словесности. На словесность Борисъ надѣялся. Въ деревнѣ онъ пробѣжалъ теорію прозы и поэзіи, посмотрѣлъ записки Ергачева изъ исторіи литературы, и въ день экзамена, утромъ, часовъ въ пять, по холоду отправился въ городъ, прямо на квартиру Абласова. Долго стучался онъ, такъ что хотѣлъ даже уйти.
— Кто тутъ? — спросилъ наконецъ сонный голосъ Абласова.
— Я, Телепневъ, отопри, Николай.
— Что это ты съ пѣтухами? — проговорилъ Абласовъ, отпирая дверь. — Здоровъ, дружище, откуда?
— Да прямо изъ деревни… Я къ тебѣ забрался почитать кое-что изъ риторики, одному-то претитъ…
Они расположились на кровати. Солнце красноватымъ свѣтомъ освѣщало маленькую, желтенькую комнату. На улицѣ слышенъ былъ рогъ пастуха. Не хотѣлось читать, глаза слипались, утренній холодокъ пробѣгалъ по тѣлу легкой дрожью.
— Послушай, Телепневъ, — сказалъ Абласовъ, облокачиваясь на подушку: — вѣдь это свинство съ тобой сдѣлалъ Іонка… онъ тебѣ аттестатъ замараетъ.
— Ну, и чортъ съ нимъ.
— Ты готовился-ли къ словесности?
И онъ посмотрѣлъ на Бориса исподлобья, съ тихой улыбкой.
— Читалъ…
— Немного, чай! въ деревнѣ плохое приготовленіе.
— Разумѣется.
— Ты, Телепневъ, на меня не сердись, а я тебѣ вотъ что скажу: тебя тянетъ туда, въ Липки, ты очень ужь ее любишь.
И онъ остановился. Борисъ быстро на него взглянулъ и зарумянился.
— Я, вѣдь, не изъ любопытства, — началъ опять Абласовъ… — Вижу я, дружище, какъ ты ее любишь; ну, и она тебя также, и будьте счастливы; да ты хоть на это-то время пріудержись… ну, что же за радость… аттестатъ испортить, вѣдь эти скоты на все способны… безъ экзамена нельзя поступить…
— Да я въ Москву, братъ, мнѣ все равно… придется держать.
— Тебѣ медаль слѣдуетъ, зачѣмъ же не пользоваться… Да вѣдь это и досадно…
— Къ чему ты это ведешь, мудрецъ?
— Да къ тому, что не ѣзди ты въ деревню, — позубрить надо; оно хоть и глупо, а дѣлать-то нечего. Вотъ я и за сегодняшній экзаменъ боюсь.
— Хорошо, хорошо, — заговорилъ Борись: — успокойтесь, дѣдушка Абласовъ, буду примѣрный мальчикъ; извольте читать объ источникахъ изобрѣтенія.
— Ты меня не считай такимъ сухаремъ, — началъ опять Абласовъ и взялъ его руку — я, братъ, радъ за тебя, ты меня понимаешь… житье тебѣ хорошее… счастливецъ ты… я хочу, чтобъ ты и курсъ-то кончилъ счастливо.
Борисъ взглянулъ на доброе, умное лицо Абласова и сильно пожалъ ему руку. Ему не было непріятно, что Абласовъ дотронулся до его тайны; онъ видѣлъ, что хорошее, товарищеское чувство влекло Абласова къ нему.
Начали читать. Пошли фигуры и тропы и безчисленные примѣры достолюбезнаго Кошанскаго… Борисъ слушалъ-слушалъ, и черезъ полчаса заснулъ сладкимъ сномъ…
— Телепневъ, ты спишь! — разбудилъ его Абласовъ.
— Нѣтъ, а что? — спросилъ Борисъ, раскрывая глаза.
— Какъ что? пора на экзаменъ идти! Ты, братъ, всего Кошанскаго прогулялъ. А что видѣлъ во снѣ?
— Славный видѣлъ сонъ, — отвѣтилъ Борисъ и сладко зѣвнулъ.
— Неисправимъ, — проговорилъ Абласовъ и началъ одѣваться.
XLVIII.
Угрястыя щеки Іоны Петровича лоснились; красный носъ сіялъ. Директоръ былъ въ своей сферѣ. Старый словесникъ съ наслажденіемъ ожидалъ случая выказать свои познанія… Хмурый Ергачевъ сидѣлъ подлѣ него и, по обыкновенію, ковырялъ въ носу. Онъ не ладилъ съ директоромъ, и ни одинъ экзаменъ изъ его предмета не проходилъ безъ исторіи.
Когда Борисъ вышелъ къ столу, директоръ, скорчивъ рожу и протянувши руку къ билетамъ, прогнусавилъ отрывисто:
— Берите билетъ сразу, не швыряйте…
Надо было отвѣтить изъ четырехъ предметовъ, и прежде всего язъ риторики. Борису досталась цѣлая дюжина фигуръ. Онъ ихъ сказалъ твердо; но только директоръ съумѣлъ-таки его поддѣть.
— Примѣръ не тотъ, — отрѣзалъ онъ.
— Примѣръ годится, — проговорилъ Борисъ.
— Не тотъ… что вы умничаете… Я Кошанскаго-то знаю какъ «Отче нашъ». Подайте книгу: на страницѣ 93-й, десятая строка снизу… читайте примѣръ… на строку не ошибусь… мы учились-то не по вашему, фантазировать-то намъ не позволяли, — прибавилъ онъ и взглянулъ искоса на Ергачева.
Егоръ Пантелѣичъ съ умиленіемъ обратилъ взоръ къ директору. Ергачевъ усмѣхнулся въ галстухъ, Борисъ тоже не могъ удержаться отъ улыбки.
Теорія прозы прошла благополучно. Надъ піитикой собиралась гроза.
Борисъ отвѣтилъ на билетъ; но Іона Петровичъ этимъ не удовольствовался.
— Ну, — загнусавилъ онъ: — скажите, какой вотъ это размѣръ: ту-ту, ту-ту, тамъ-тамъ, тамъ-тамъ, тамъ-тамъ, ту-ту! а?
Онъ всегда такъ экзаменовалъ изъ стихосложенія.
— Это ямбъ, — отвѣтилъ Борисъ.
— Ну, а вотъ на этотъ размѣръ скажите стихи: та-та, та-та, та-та, та-та.
— «Блещутъ волны Флегетона», — началъ Борисъ.
— Такъ, а вотъ на этотъ: тамъ-тимъ-тамъ-та-та, тамъ-тимъ-тамъ-та-та.
— Не припомню, — отвѣтилъ Борисъ.
— Хорошъ словесникъ, — вскричалъ Іонка и началъ читать:
Юная роза
Лишь развернула
Алой шинокъ!
Ужь этого не знаетъ!
— А вотъ на этотъ: бумъ-бумъ-бимъ, бумъ-бумъ, бумъ-бумъ-бумъ…
— Не знаю, — отвѣтилъ рѣзко Борисъ.
— Ну, скажите на анапестъ или на дактиль? А на дактиль не можете, такъ на амфибрахій приберите.
И такимъ образомъ производилъ онъ піитическую
