вам хотелось?
— Я не знаю, — ответила она. — А покажите мне город. Покажите мне ваш город.
— Мой город? Да разве это мой город, Эмилия?
— Да. Город белого человека.
— Я не отличу его города от вашего. Я ведь здесь чужой.
— А ищете своего друга перед полицейским участком, — внезапно сказала она.
— Искал, — сказал он, внимательно глядя на нее.
— И не нашли.
— Да больше не захотел искать.
— Лучше не искать в таком плохом месте, — сказала Эмилия. — Куда же вы собираетесь меня повести, мистер? В центр или туда, или еще куда-нибудь? Куда? '
— Я знаю куда, — сказал он.
— Куда?
— Есть место, куда мне всегда хотелось попасть. Мама возила меня сюда в первый раз, когда мне было десять лет, и мы туда собирались пойти, но тогда был страшный дождь. Поедем! — сказал он, беря ее руку.
— Куда?
— Поедем!
Гигантские колеса обозрения застыли в неподвижности, извивающиеся рельсы «русских гор»[34] — на столбах мрачно рисовались на фоне февральского неба, и было трудно представить, что здесь мчались вагончики и раздавался веселый визг катающихся. Киоски вдоль аллей были наглухо забиты ставнями от пронизывающего ветра с океана, свистящего, завывающего, закручивающего смерчи песка на пляже, несущегося через металлические ограждения и ударяющегося в посеревшие деревянные стены. Летали в воздухе прошлогодние газеты, пожелтевшие и рваные, нелепо взмывая с ветром, как невидимые птицы, и паря над башенками-минаретами аттракциона под названием Тысяча и одна ночь». Карусели. съезжались под брезентом, как бы застыв в неподвижном ожидании хотя бы какой-нибудь живой души. Ветер раздувал брезент и свистел в оснастке. Не было зазывал перед игральными автоматами, не было продавцов сосисок и пиццы, не было никого — только шум ветра и океанского прибоя.
На зеленых скамейках вдоль дорожек лупилась краска. II дальнем конце аллеи, у пляжа, стоял старик, неподвижно глядя в океанскую даль.
— Вы тут никогда не бывали? — спросила Эмилия.
— Нет, — ответил Роджер.
— Самое время для первого посещения.
— Да, какого жутковато здесь, — сказал он и подумал о прошлой ночи и Молли.
— Как будто стоишь на краю света, — сказала Эмилия, <»н повернулся, с любопытством глядя на нее. — Что? — спросила она.
— Не знаю. Вот вы сейчас сказали… Я как раз это почувствовал минуту назад. Как будто во всем мире только мы двое и стоим на краю света.
— Трое.
— Как? А, да, еще тот старик.
— А он — моя дуэнья.
— А кто это?
— Дуэнья! А это испанское слово. В.Испании, когда девушка выходит гулять с молодым человеком, с ней обязательно должна быть еще и дуэнья. Обычно это тетушка или какая-нибудь другая родственница. Мне об этом рассказывал папа. Он ведь испанец, я вам говорила?
— Да.
— То есть, он не пуэрториканец, — сказала Эмилия.
— А какая разница?
— О, здесь это громадная разница. В нашем городе цветным быть плохо, но быть пуэрториканцем — это просто ужасно.
— Почему так?
— Я не знаю, — сказала Эмилия, пожав плечами. — Наверное, теперь это самое модное — ненавидеть пуэрториканцев. — Она засмеялась, и Роджер тоже засмеялся. — Моего папу зовут Хуан. Хуан Перес. Мы всегда с ним зубоскалим, всегда спрашиваем его, как там процветают его кофейные плантации. Вы знаете? Видели, наверное, эту телевизионную серию. Там на самом деле Хуан Вальдес, — ну, это похоже. Папа любит, когда мы так веселимся с ним. Он всегда говорит, что у него кофейные бобы прекрасно спеют, потому что растут прямо под его испанским сомбреро. Он в самом деле из Испании, понимаете? Из маленького городка около Мадрида. Бриуэгта? Вы слышали когда-нибудь о таком?
— Бриуэта Бэйсин, говорите?
— Нет, Бриуэгта.
— О, конечно, Бриуэгта-Депо.
— Нет, Бриуэгта.
— Около Хаддлсуорта, так ведь?
— Около Мадрида.
— Где бои верблюдов бывают?
— Нет, быков. х
— Вот я так и знал, — сказал Роджер, и Эмилия засмеялась. — Ну, приехали сюда, и что же мы будем тут делать?*
Эмилия пожала плечами:
— Ну, может быть, немного и пообнимаемся.
— А. вы этого хотите?
— Ну, еще нет. Уж очень это быстро… Хотя, если признаться…
— Что? .
— Мне, конечно, интересно, каково это — целоватьси с белым.
— И мне тоже.
— С цветной девушкой?
— Да. .
Оба замолчали. Ветер раздувал их пальто, дул прямо в грудь, прижимая к телу одежду. Они смотрели в даль океана. В конце, далеко на сходнях, все еще неподвижно стоят старик, как окаменевшая просоленная статуя под порывами ветра.
— Как вы думаете, он не будет возмущаться? — спросила Эмилия.
— Думаю, что нет.
— Ну тогда… — сказала она.
— Что ж…
— Ну… — она подняла к нему лицо, и он обнял ее, наклонился и поцеловал в губы. Он поцеловал ее очень нежно. Он подумал о прошлой ночи и о Молли, отодвинулся от нее и посмотрел ей в лицо. Она глубоко Вздохнула, таинственно улыбнулась и тихонько произнесли— Мне понравилось.
— И мне.
— Как по-вашему, старик возмутится, если мы опять начнем?
— Не думаю, — сказал Роджер.
Они снова поцеловались. У нее были очень влажные; убы. Он чуть отстранился от нее, глядя ей в лицо. 1е глаза были устремлены на него, темно-карие, серьезные, Вопрошающие.
— Мы как с ума сошли, — прошептала она.
— Да.
— Стоим здесь на берегу, и ветер свистит вокруг.
— Да.
— И целуемся, — сказала она. Ее голос был чуть слышен.
— Да.
— И тот старик смотрит.
— Он не смотрит, — не согласился Роджер.
— На краю света, — сказала Эмилия. И внезапно произнесла — Я даже не знаю, кто вы.
— Меня зовут Роджер Брум.
— Да, но кто вы?
— Что вы хотите знать?
— Сколько вам лет?
— Двадцать семь.
— Мне двадцать два. — Она помедлила. — А как знать?.. — она замолчала и покачала головой.
— Что?
— Как знать, что вы не… Не… — она пожала беспомощно плечами. — Ну… вот вам нужно было узнать, где есть полицейский участок.
— Да, верно.
— Встретиться там с другом, вы сказали. Но потом вы опять пришли в аптеку, и никакого друга вы так и не встретили… И как мне знать… Ну, откуда я знаю, что у вас все нормально?
— А я выгляжу как ненормальный?
— Я не знаю, как выглядит белый, если он в чем-нибудь нехорошем замешан. Я видела тысячу цветных, в чем только не замешанных. Если ты цветной, то вы попали в беду уже со дня рождения на свет. А как это у белых, если у них не в порядке с полицией, я не знаю. Я даже не знаю, какими глазами они тогда смотрят.
— Посмотрите мне в глаза.
— Да?
— Что там видите?
— Зеленое. Нет, как янтарь. Я не знаю, какого же они цвета? Орехового?
— Да, орехового, как у моей мамы. А еще
