I
Она мчалась босая сквозь дождь и гудение автомобильных клаксонов, вздымая ногами брызги, подсвеченные огнями неоновых вывесок. Она бежала сломя голову, а ее зеркальное отражение в черном, влажно поблескивающем асфальте, словно сиамский близнец, неслось вместе с ней по грязным лужам, переливавшимся красным, зеленым, оранжевым и голубым цветом.
Она истекала кровью.
Кровь лилась из глубокой раны на правой щеке, текла из порезов на ладонях и пальцах. Платье спереди было разорвано, был виден бюстгальтер, и девушка, чтобы хоть как-то прикрыться, на бегу пыталась стянуть края загубленного наряда. Дождь шел с десяти вечера. Поначалу лило как из ведра, но теперь с небес падала лишь морось, образовывавшая над асфальтом туман. Вдалеке сквозь водянистую дымку зеленели круглые фонари, горевшие у входа в восемьдесят седьмой полицейский участок.
Девушка поскользнулась, ноги подкосились, отказываясь ее слушаться. Она грохнулась на тротуар с жутким звуком, наводящим на мысли о вывихе, ударилась об асфальт бедром. Резко выдохнув от боли, неподвижно села, склонив голову. Накрапывал дождик. Платье, колготки, бюстгальтер – все было вымазано в крови. Кровь сочилась из раны на щеке, полыхала рубиновым огнем в горизонтальных порезах, покрывавших ладони и пальцы. Светофор на пустынной улице переключился на красный. Этот свет горел очень ярко, и на какой-то миг почудилось, что девушка с ног до головы покрыта кровью. Послышался щелчок – светофор снова переключился. В то же мгновение лицо девушки, платье, бюстгальтер, промокшие колготки, кровоточащие порезы на руках, рана на щеке – все сразу стало зеленым. С трудом поднявшись на ноги, она кинулась к полицейскому участку.
Детектив Берт Клинг, присев за стол в дежурке, оформлял задержание молодого человека, который владел лишь одним языком – испанским. Со вздохом детектив указал на большой лист бумаги, специально повешенный как раз для таких случаев. На этом листе на испанском языке были расписаны все права задержанного. Молодой человек посмотрел на лист, кивнул и только начал читать, как вдруг в участок ворвалась девушка. Преодолев наружную деревянную дверь, она налетела на вторую, двухстворчатую, стеклянную, и заколотила в нее обеими руками. Обернувшись на стук, Клинг первым делом увидел кровавые разводы на стекле. Кровавые разводы и отпечатки ладоней – по одному на каждую створку. Берту подумалось, что он не забудет этой картины до конца своих дней. Как только двери распахнулись, девушка влетела в дежурку – руки широко расставлены, пальцы и ладони в порезах, из раны на щеке льется кровь, синее платье разорвано, бюстгальтер перемазан кровью, бледное, в потеках туши лицо облеплено мокрыми черными волосами.
– Помогите! Ради бога, помогите! – умоляюще воскликнула она, бросившись к столу, за которым сидел Клинг.
Патрульный Шанахан промочил ноги.
Лить перестало минут десять назад, только какой от этого толк, если он, почитай, весь день проходил под дождем. Ну хорошо, не весь день, а с 15:45 – именно тогда он сменил Донлеви. И что в итоге? Ноги промокли, в горле першит. Если заболеет – придется мучиться неделю в постели. Шанахан был дородным мужчиной, а в черном дождевике, напоминавшем плащ то ли Бэтмена, то ли Дракулы, наброшенном на широкие мощные плечи, полицейский выглядел еще внушительнее. Сжимая в правой руке утяжеленную дубинку, а в левой – фонарик, Шанахан шел по пустынной улице, совершая обход своего участка. Как же все-таки хорошо, что дождь прекратился, как здорово, что уже половина двенадцатого и где-то через пятнадцать минут его, Шанахана, сменят. Черт, вот только ноги он промочил, в ботинках хлюпает.
И тут полицейский неожиданно увидел руку.
Лежавшая на крыльце рука торчала из открытой двери, ведущей в подъезд заброшенного дома. Шанахан застыл как вкопанный. С того места, где замер полицейский, он мог различить только ладонь с кистью, и больше ничего, и на короткий миг ему показалось, что рука оторвана, а само тело отсутствует. Однако, подойдя поближе, он увидел и очертания всего тела, неподвижно лежавшего поперек порога. Поднявшись по широким ступенькам на крыльцо, он осветил фонариком руку, лежавшую ладонью вверх, и увидел покрывавшие ее порезы. «Дело плохо», – понял Шанахан. Осознание этого пришло еще до того, как он направил луч фонарика на само тело.
Неожиданно до полицейского дошло, что он стоит в крови, и он в ужасе отпрянул, будто бы боясь, что она растворит подошвы его ботинок. Чувствуя под ногами липкое, Шанахан сделал шаг назад, ненароком сдвинув луч фонарика чуть вверх. Полицейский увидел само тело, и тут же волной накатила дурнота. Он быстро отвел взгляд. Вход в подъезд стал вроде рамы чудовищной картины, многократно усиливая ее кошмарность. Устыдившись своей слабости, Шанахан заставил себя вновь посмотреть на тело. Девушка лежала навзничь в собственной крови. Лет шестнадцати, темноволосая, невидящий взор широко распахнутых темных глаз устремлен вверх, к потолку со вздувшимися пузырями штукатурки и потеками влаги, которая, казалось, готова вот-вот прорваться и затопить всю парадную. На девушке сохранились остатки изрезанного в клочья розового платья. Нож убийцы не делал различий между плотью жертвы и ее одеждой. И то и другое было безжалостно, в безумной ярости искромсано. Лицо и тело несчастной покрывали жуткие раны. Когда до Шанахана дошло, что нос бедняжки фактически отрезан и свисает с лица на тоненьком клочке кожи, полицейский отвернулся и его скрутил приступ рвоты.
Отдышавшись, он поспешил к телефонной будке на углу, откуда и позвонил в участок.
Моноган и Монро были не разлей вода и всегда работали вместе. Именно поэтому, когда Стив Карелла увидел Моногана в одиночестве, то не сразу его узнал. Согласно существовавшим в городе правилам, расследование убийства поручалось местному детективу, выехавшему на место преступления, однако убойный отдел главка непременно присылал свою команду – то ли для того, чтобы помочь советом, то ли чтобы отдать должное серьезности совершенного преступления. Моноган и Монро работали в убойном отделе главка в паре, однако сегодня ночью явился лишь Моноган, напоминавший в отсутствии своего товарища человека без тени и голос без эха. Моноган пояснил, что его напарник захворал – слег с гриппом. Черт бы побрал этот грипп, так и косит в этом месяце народ. Черное пальто с белым платочком в нагрудном кармане, черная фетровая шляпа с загнутыми полями, черные кожаные перчатки, белоснежный шелковый шарф, черный галстук-бабочка – Моноган вырядился так, словно собрался на бал к губернатору или как минимум в оперу. Он пояснил, что праздновал годовщину свадьбы, причем золотую, и что его вытащили прямо из-за стола, за который ему хотелось бы как можно скорее вернуться. Моноган говорил таким тоном, будто бы Карелла нес личную ответственность за смерть девушки, лежавшей в луже собственной крови.
– Как думаешь, сколько ей? – спросил Моноган. – Я о возрасте, – тут же пояснил он. Создавалось впечатление, что Моноган в тоске по отсутствующему напарнику решил подавать реплики и за Монро. За долгие годы излишнее многословие этой парочки из главка стало ее визитной карточкой, и Моноган явно не собирался изменять традициям.
