Ты неожиданно появилась в пруду. Ты странно себя ведешь. Ты странно одета. И я совсем не могу запомнить твое лицо. Когда смотрю на него, то вижу. А пытаюсь представить — и не могу. В библиотеке сейчас очень холодно. Значит, круг работает. Магия времени забирает тепло. Я сразу это понял. И мама поняла. Поэтому она и оставила тебя со мной. Кругом может воспользоваться только кто-то из семьи. Тебе можно доверять.
Ох.
Похоже, зря я так плохо подумала о матери Лукьяна.
Но они оба предпочли сделать вид, словно не заметили этого…
— И тебе не хочется спросить меня о будущем?
— Хочется.
— Но ты не спрашиваешь.
— Будущее может быть хорошим. А может быть плохим. Отец говорит, что не стоит спрашивать.
— Ты же все равно об этом забудешь.
Лукьян постучал пальцем по столу.
— А ты нет. Тебе будет неловко. А если там что-то плохое? Ты будешь чувствовать вину. Потому что даже если расскажешь, ничего не предотвратишь. Я не буду спрашивать.
Это был… очень зрелый подход. Всем бы так. Я бы на месте Лукьяна выспросила все, что можно, я бы записала это, рассказала кому-то еще. Я бы сделала все возможное, я бы понадеялась на то, что мне удастся найти лазейку, что хроночары что-то упустят, и я получу преимущество.
Наверное, потому что я никогда не сталкивалась с магией времени так близко, не жила с ней с рождения и не задумывалась о том, как подобное может разгневать богиню предсказаний.
В принципе, я и сейчас занималась именно этим.
— А зачем твоей маме оставлять тебя с кем-то? — спросила я. — Разве не проще взять с собой? Тоже мог бы помочь с подготовкой праздника. Или твой отец думает, что тебе там не место? И почему у тебя нет постоянной няни? Я бы не сказала, что тут настолько плохие условия, чтобы уж совсем желающих не нашлось.
Конечно, я чуть было не провалилась в колодец, заплутала в подземелье, пытаясь добраться до выделенной мне комнаты по путанным объяснениям пятилетнего, склонного к приукрашиванию ребенка, наткнулась в темноте на какие-то доспехи и едва не умерла от страха, когда статуя посланника повернула голову в мою сторону.
Но это были мелочи.
— Это игровой вопрос? — пожевав губу уточнил Лукьян.
— Нет, — сказала я. — Не хочешь, не отвечай.
Это была равноценная честность.
Я не думала, что он ответит, но он ответил.
— Ты знаешь, почему людям без дара к предсказаниям тяжело находиться рядом со статуями вестников?
— Нет.
Мне в храме в целом не слишком нравилось. Людно, душно, я никогда не искала этому никаких магических причин.
— Статуи — это образы вестников. Они способны действовать на людей почти также. Только слабее. Люди без дара тоже могут увидеть пророчества. И это их пугает. Чем ближе вестник — тем отчетливее видения.
Он подпер щеку кулаком.
— Отец думает, что я заболел. Мама всегда так ему говорит.
— Зачем?
— Она не хочет, чтобы я проводил время в храме.
Это было что-то новенькое.
— Потому что тебя потом оттуда за уши не оттащишь?
— Потому что тогда Ведания меня найдет.
И то, что он сказал потом, я запомнила особенно хорошо. Я не переставала думать об этом ни в последующие часы, ни тогда, когда круг времени снова пришел в движение, и маленький Лукьян помахал мне рукой, прежде, чем туман охватил меня и выбросил в моем времени, когда я посмотрела на Лукьяна, который очень сильно отличался от своей детской версии, он мало что рассказывал, он совсем не грубил и уж точно не избегал храмов:
— Даже боги могут видеть нити судеб людей только в храме.
Туман рассеялся, камни магического круга погасли.
Собравшиеся в библиотеке неловко молчали.
Лукьян посмотрел на меня, затем перевел взгляд на компанию людей, которым можно было доверить разве что что-то, что вам совершенно точно было не жалко потерять, медленно вздохнул. Сжал руки в кулаки. Разжал их. Вздохнул еще раз.
— Кто, — медленно, практически по слогам проговорил он. — Это. Сделал?
— Мы пытались выяснить.
Евжена укоризненно посмотрела в сторону Змеева. Змеев вопросительно пожал плечами и тут же скривился от боли, и принялся растирать плечо, кровь под носом уже запеклась. Платон неловко кашлянул и принялся почесывать ладонью висок, надеясь таким образом, видимо, спрятать фингал под глазом и не преуспел в этом — нисколько.
Иларион меланхолично прижимал к идентично Змееву разбитому носу салфетку и лишь едва заметно кривился на слишком глубоких вдохах.
— Я готов поклясться, — гнусаво сказал он, — что камень сам скатился. Здесь просто слишком кривой пол.
Плиты на полу в нескольких местах вздыбились, словно кто-то пытался сдвинуть их с места, от штор ощутимо несло гарью, прямо по центру зала в залитой водой дыре в полу бултыхался карась.
Пытались понять, да?
Еще бы пол после такого не окривел.
Глава 44
Ректор набрал в грудь побольше воздуха.
И началось.
— Вы наплевали на законы империи, это еще куда ни шло, но, что куда хуже — на устав академии, проигнорировав, я подчеркиваю, в который раз, слышите меня, в который раз, то есть уже не единожды и даже не дважды, обязательное требование о ношении зачарованных браслетов…
— Подождите, но нам же никто так и не выдал новые после лета? — попыталась вмешаться я.
Не вышло.
— Вы никого не поставили в известность, узнав о столь серьезном происшествии, как похищение вашего сокурсника.
Мы все очень выразительно посмотрели на Надю.
Где ты умудрилась потерять записку? Ты же была без сознания!
Она сидела вместе с нами, и было совершенно непонятно, за что. Она никуда не сбегала, вообще ничего не делала, тихо-мирно лежала в медицинском корпусе. Потом правда проснулась и принялась паниковать, орать и носиться кругами, да еще и орать так громко, что в академии повылетали стекла, прощай ремонт, которым ректор был так доволен.
Она хотела вызвать жандармов и даже самого императора. Будь ее воля, она бы, наверное, и сатану вызвала и — непременно расплакалась прямо ему в лицо, потому что в ее воображении нас уже убили и съели…
Надя была полна благих порывов, но у нее было плоховато с конкретикой.
— Даже не смейте открывать рот, Гордей Змеев, это было самое настоящее похищение…
— Да я им поддался просто, хотел выяснить, что они задумали, — напыщенно заявил Гордей.
— Молчать! Итак, вы не поставили никого в известность о произошедшем! Вы рисковали своими жизнями, нашим дипломатическим миром с Парсией, прекратите ржать, Платон Флорианский, я все вижу, а
