class="p1">– Ничего она не понимает. Мы поженились этой весной.
– Значит, вы молодожены? – Я следила, как он наполняет рюмки. – Как чудесно! Где вы познакомились?
– То и дело сталкивались на рынке по субботам, – ответил Ганс, закупоривая бутылку. – Вот и закрутилось.
– Что ж, расскажите, – улыбнулась я, принимая у Ганса рюмку, – откуда вы знаете, что на самом деле мою бабушку зовут Эйприл?
– От друга.
– Друга? – Он не спешил вдаваться в подробности, и я поставила свою рюмку на стол.
– Думаю, нам стоит подняться наверх. – Он нахмурился. – У меня есть кое-что для твоей бабушки. Вероятно, ты все поймешь, когда увидишь. Надеюсь, отыщется.
– Что отыщется?
– Кое-что личное. – Ганс встал. – Пойдем-ка на промысел.
Он провел меня по коридору мимо нескольких спален. Квартира оказалась неожиданно большой и стоила, вероятно, баснословных денег.
Ганс открыл дверь, за которой взбегала на верхний этаж крутая узкая лестница. Мы поднялись в пыльные, заставленные коробками и старой мебелью, напоминающие бабушкин чердак комнаты с низкими деревянными потолками.
– Прошу прощения, – извинился Ганс, обходя небольшой комод с выдвижными ящиками. – Здесь ужас сколько хлама – никогда не знаешь, что может пригодиться.
Он прошел в другую комнату, в которой так называемого хлама было еще больше. Я внимательно следила, как он пробирается к массивному кедровому напольному сундуку и поднимает его тяжелую крышку. Ганс принялся рыться в его содержимом: в нем хранились и шубы, и старый радиоприемник, и постельное белье, и фотографии в рамках. Наконец его большие, дрожащие костлявые ладони ухватили небольшую антикварную шкатулку с медной фурнитурой. Я тут же ее узнала.
– Откуда она у вас? – Мне казалось, что сердце вот-вот вырвется у меня из груди.
Ганс достал шкатулку и поставил ее на полку:
– Она принадлежала моему другу.
Я недоверчиво покачала головой:
– У моей бабушки есть точно такая же – в ней я и нашла фотографии, сделанные здесь, в Берлине. Это шкатулки-близнецы.
Я огладила пальцами замочную скважину и маленькую медную пластинку с джентльменом в цилиндре – от изумления у меня голова пошла кругом.
– Но ведь она принадлежала Людвигу, – наконец выдавила я.
– Ему, – подтвердил Ганс, которого, судя по всему, потрясла моя осведомленность.
Я открыла шкатулку. В ней лежало несколько фотографий Людвига и бабушки, которые я еще не видела, газетная вырезка с бабушкой на сцене берлинского ночного клуба, обрывки театральных билетов и перламутровая заколка для волос, знакомая мне по той фотографии, где бабушка лежала на кровати в лучах солнца.
– Но почему она у вас? – спросила я.
– Потому что мы с Людвигом были друзьями, – ответил Ганс. – И соседями. Он жил через дорогу. – Ганс кивнул на запыленное окно, и я протиснулась мимо беспорядочно наваленных друг на друга коробок и стульев, чтобы взглянуть на здание напротив: оно показалось мне зеркальным отражением дома, в котором я находилась.
– Тоже жил на третьем этаже, – продолжал Ганс. – Мы любили погонять мяч в парке, катались на велосипедах по всему Берлину и ухлестывали за девчонками, даже когда нам было лет по десять. – В его голосе звучала нежность и приглушенная временем тоска.
– Но вы же еврей, – протянула я, не понимая, на чем могла строиться их дружба. – А Людвиг был нацистом. Зачем вы храните его вещи? Неужели вы по-прежнему считаете его другом?
– Тогда он нацистом не был, – слегка раздраженно ответил Ганс. – Он никогда не был настоящим нацистом.
– Не понимаю, – нахмурилась я, качая головой. – В каком смысле – не был?
– Он был членом немецкого Сопротивления. Серым Призраком.
Я едва не забыла, как дышать.
– Что? Я думала, вы были Серым Призраком.
– Нет, все так думали только потому, что именно я передавал сведения британскому и польскому правительству – но получал я их от Людвига. Он был моим информатором.
Голова кружилась – я отчаянно пыталась осмыслить его слова.
– Но… Бабушка сказала, что Людвиг был там, в штаб-квартире гестапо, задавал ей вопросы о Сером Призраке – и палец о палец не ударил, чтобы спасти ее от пыток.
Ганс покачал головой:
– Если бы его там не было – живой бы она из той комнаты не вышла. Ни она, ни Дейдра. Их обеих казнили бы без суда и следствия – и он прекрасно это понимал. Он не мог показать этому ублюдку Кляйну, что ему небезразлична судьба Эйприл – иначе он не смог бы ее спасти.
– Спасти?
– Именно. Он связался со мной, я связался с Арманом, Арман уговорил Управление прислать за ними самолет.
Я потрясенно уставилась на Ганса:
– Вы украли машину и нацистскую форму…
– Мне не пришлось их красть, – отмахнулся он. – И форму, и машину мне предоставил Людвиг.
Я не могла поверить своим ушам:
– Но почему он не признался в этом бабушке – тогда, в Париже? Почему не дал ей надежды? Хватило бы одного взгляда. Шепота. Хоть чего-нибудь.
– Он не мог так рисковать. Если бы Людвиг себя раскрыл, ее бы казнили. Как и его.
Я закрыла глаза, глубоко вздохнула – и опустилась в выцветшее мягкое кресло.
– Бедная бабушка. Она всю жизнь считала его чудовищем и винила себя за то, что полюбила его. Она думала, ему на нее плевать. Но получается, она ошибалась. – Я подняла глаза на Ганса. – Что с ним стало?
Ганс медленно покачал головой.
– Он погиб?
Ганс кивнул.
– Когда? Как?
Ганс молча смотрел на меня, и в его глазах я увидела, что ему было невыносимо больно вспоминать эту часть истории.
Я не стала дожидаться объяснений – вместо этого я вскочила на ноги и вернулась к шкатулке. Отодвинув ее содержимое в сторону, я нашла то, что искала, – маленькую пуговицу, обтянутую атласом. Я аккуратно надавила на нее большим пальцем.
Замок потайного ящика тихо щелкнул.
– Что это? – спросил Ганс, подходя ближе.
– Место для хранения секретов, – ответила я.
Ящик казался пустым, но я знала, что делать. Отыскав маленькую ленточку, – такую же, как в шкатулке на бабушкином чердаке, – я приподняла фальшдно. Под ним лежало пожелтевшее от времени письмо.
Глава 36
Дорогая Эйприл!
Я попросил Ганса передать тебе эту шкатулку, если со мной что-нибудь случится: ты не хуже меня знаешь, что наши шкатулки нельзя разделять.
Пока я пишу это письмо, ты летишь где-то над Францией, возвращаясь домой, в Англию. Возможно, вы уже приземлились. Надеюсь, что так. Я хочу, чтобы ты была в безопасности, как можно дальше отсюда.
Надеюсь, что уже близок тот день, когда я смогу все тебе рассказать, объясниться, и молюсь, чтобы ты простила меня за те ужасные вещи,
