Я парализована?
Не могу пошевелиться.
Мама, это ты идешь? Папа? Чтобы спасти меня из этого кошмарного сна?
Что-то снова приближается.
Полоса света — это открылась дверь? Меня спасут?
Малин, Янне и Зак ухватились за нижний край жалюзи и тянут вверх, позади нет никаких дверей, вой сирены прекращается, и Малин слышит, как перекликаются полицейские, выкрикиваются команды. Голоса Экенберга и Свена Шёмана? Карима?
Жалюзи подняты. Янне удерживает их в этом положении, и Малин с пистолетом заходит в помещение, видит пустую кушетку, банки, розовую футболку Туве, разрезанную, валяющуюся на полу, ее солнечные очки, книгу — и клетки с кроликами вдоль стен. Баночки с краской, коробку с белыми хирургическими перчатками, бутылки с химикатами, пустые упаковки из-под хлорки, скальпели, капающий кран. Бетонный пол забрызган кровью — кровь давняя, запекшаяся, узкие полосы гниющего мяса, все помещение проникнуто запахом страданий и смерти.
«Проклятье, — думает Малин. — Проклятье! Вы были здесь!»
Она видит, как Янне падает на колени, поднимает тряпку, бывшую футболкой Туве, протягивает ей, произносит:
— Я ей это покупал.
— Проклятье, — кричит Малин, опускается на пол и рыдает от усталости и отчаяния.
Янне подползает к ней, обнимает, и они дышат вместе, готовясь к тому, что ждет их дальше.
Вокруг ходят полицейские в форме, Свен и Карим разговаривают с Заком, который смотрит, как подъезжает машина Вальдемара. Не хватает только Пера Сундстена, но он, наверное, заснул где-нибудь или уехал домой в Муталу.
Малин поднялась. Янне стоит у нее за спиной.
Остальные двери склада открыты — по всей видимости, там нет ничего, имеющего отношения к делу.
— Мы опоздали, — говорит Свен. — Что теперь делать, черт побери?
Выстрел.
Наверное, в лесу кто-то палит из ружья — охотник без лицензии, вышедший пораньше утром.
Но ты проснулась, мой летний ангел.
Пожары остались позади, и я снова усыпила тебя.
Теперь ты спишь в моем фургоне и не проснешься, пока мы не прибудем на место, пока не попадем в последний придел.
Нам уже недалеко осталось, уверяю тебя.
Не надо бояться.
Ты умрешь, но лишь ненадолго, после этого ты станешь прекраснее всех людей.
Малин, Малин!
Сейчас мы кричим хором, я и София.
Думай!
Думай!
Ты сидишь в отчаянии, скрючившись на асфальте перед складом в Торнбю.
Не слушай других.
Еще есть время спасти ее.
Еще есть время помешать ей стать одной из нас.
Подумай и избавь нас от страха, спаси Туве и подари нам покой.
Дай нам отдых, Малин.
Ты знаешь, куда везут Туве, куда едет Вера Фолькман.
Они едут к последнему приделу, скоро они прибудут на место, белый фургон уже приближается.
67
А теперь ты должна бодрствовать.
Я свяжу тебя, и ты увидишь, что я буду делать, и если ты увидишь это, то решишься вернуться — тогда в тебе не останется страха, правда?
Моя дорогая сестра.
Я паркую фургон возле спящего монстра.
На улице запах лета, летнего утра, и в этот чудесный день начнется летний сон, мой маленький летний ангел.
Я открываю задние двери.
Ты стонешь — просыпайся постепенно. Ты можешь увидеть мое лицо, это уже не имеет значения, скоро ты перестанешь существовать, и мне кажется, что лицо вообще не имеет особого значения.
Туве щурится.
Снова свет. Значит, я жива? Я все еще жива, мама? Мне кажется, я жива, все тело болит. И кто-то тянет меня, но это не больно, только становится очень-очень жарко, когда меня вытаскивают на солнце.
Вокруг дома.
Серые бетонные дома, пожелтевшая растительность, здания пятидесятых годов, которые я не узнаю и которые вижу вверх ногами.
Я должна убежать.
Прочь отсюда.
Но как бы я ни пыталась, тело не слушается.
Мама.
Вот оно снова появилось, это лицо, но теперь у него есть очертания, округлые женственные формы.
Она передумала.
Снова заносит меня в темноту.
Я звоню.
Звоню еще.
И еще.
Жду, жду — и ты открываешь, видишь меня, пытаешься закрыть дверь, но теперь я сильнее тебя, я сильнее, я вставляю ногу в щель двери, и ты кричишь, когда я вталкиваю тебя в квартиру, сажаю на диван и связываю тебя, твои холодные белые пальцы, похожие на паучьи лапы. Я кидаю на тебя одеяло — ты уже совсем стар, но злость так очевидна в твоих серых глазах, она никогда не исчезнет, папа.
Подожди. Я принесу ее из машины. Пусть она посмотрит, как ты умираешь.
Твои глаза лезут из орбит от страха, словно веки потеряли способность опускаться, и все твое жилье пронизано запахом спирта, мочи и старого немытого тела, но я, как никто, разбираюсь в чистоте, папа.
Подожди меня здесь.
Она тяжелая, я тащу ее на плече, и мне пришлось заткнуть ей рот тряпкой, чтобы она не закричала и не разбудила весь квартал.
Никто не видит меня.
Утренние глаза Финспонга мертвы.
Я закрываю дверь.
«Как долго я просидела так? — думает Малин. — Слишком долго».
Тело — как аккумулятор, вобравший в себя все чувства: тревогу, злость, отчаяние, усталость, ярость и жару. Перегретый мозг бесполезен как мыслительный инструмент, он не может помочь в этой беде.
Асфальт под ней почти горячий.
У Малин не было сил отойти в тень, солнце беспощадно уже в половине пятого утра.
Янне и Зак рядышком сидят в тени, прислонившись к стене склада, и Малин видит, как они собираются с силами перед следующим действием.
Последний акт?
Свен Шёман садится перед ней на корточки.
— Малин, у тебя есть идеи?
От него пахнет кофе.
Голоса, слушай голоса.
Убивает только страсть…
И Малин выпрямляет спину. Догадка пронзает ее, как неожиданный яркий луч, и она вскакивает, кричит Янне и Заку:
— Поехали, я знаю, где она!
Свен отступает в сторону, дает дорогу Малин, и та кидается к машине.
