class="p1">Обиделся Михаил, но ничего не ответил взамен.
— Странный тот молодой человек, — высказался Чин — Чин. — Как бы не участником он был с другой стороны. А вот кто — не поймёшь. Может и не он вовсе, а подосланный. Молодых людей в Петрограде не один он. Ну, да ладно, разберёмся.
— Никуда он не денется от нас, — уверенно сказал Михайло Полиевктов, будто ему кто — то подсказал.
Что — то давно он писем от Клавушки не получал. Жива ли? Клавушка, Клавушка… Иностранный акцент. Уж не его ли эта Клавдия?
(Дурак этот Михаил Игоревич. Нам уже давно всё ясно).
Тут же и Охоломон встрял: «А тебе эта, Клавдия — то, что Голландия, письма писала?»
— Только одно в самом начале дружбы.
— И всё?
— И всё.
— Небось, врёшь!
— Да что Вы, Охоломон Иваныч. Вы мне как отец. — И покраснел, застеснявшись слова, выскочившего воробьём.
Не годится так серьёзным службистам. Они спецы!
***
— Арсенал забрали?
— Забрали, разумеется. Из того, что осталось.
— А что, чего — то не хватает?
— Один по моим расчётам как бы безоружным был. С одним только ножом. Кстати ножей было два. Один, которым мадам Лемкаус порезали, и один рядом со Степаном Кадыковым. Это его нож, если согласно отпечаткам…
— Хвалю, оперативно сработал.
— Учили так, — зарделся Михаил. — Вы учили.
— Что говорят опросы жителей?
— Молчат все, будто воды набрали. Не видели, не знаем, не хотим знать.
— Это всё от нашего родного и пролетарского Чека идёт. Сволочи, компрометируют свою власть.
— Охоломон Иванович!
— Ой!
— По прописным карточкам кое — что ещё проясняется!
— А что говорят прописные листки?
…
…
…
…
…
…69
— А случаем, хоть это и пздёж полный, волос обезьянних, тьфу, ну это… любых звериных… ну хотя бы собачьих, или от кошки не находили? — спросил Чин — Чин.
— Так и задачи не было такой. Чёрт, чёрт, надо ещё сходить, — заорал смирный и надменный Михаил Игоревич, — что ж я такой дурак!
— Вместе мы с тобой дураки! А ты молод ещё. Тебе простительно, а мне нет. Хотя без расспросов Кожинова мы до такого сами не могли бы додуматься. Это нонсенс. Дверь в семьдесят девятом этом, Ратьковском доме, заклеили, надеюсь?
— Точно так — с!
— А окно?
— Зафанерили в первый же день.
— Ага, хорошо.
— Работаем, Охоломон Иваныч.
— Тьфу! Гориллы, блинс! Точно нонсенс! Бред сивой кобылы. Язви их душу!
ГОЛОВНАЯ БОЛЬ
РЯЖЕНОГО ЧЕКИСТА
«Шаг в прошлое равен двум шагам в будущее».
«Клопы пустыни Наска»
…Не успевает Кожан ещё раз повернуться, как чёрное Горилло Чичи уже с другой стороны. А Кожан не собака, он так не может быстро реагировать. Растёт количество шишаков на Кожане. Но в темноте шишек не видно. Вообще плохо видно. Только звезды видны в окне. А больно в реалиях! Тут псевдочекист, пожалуй — что, сбздел. И причём так конкретно, как никогда ранее. И так же никогда не сознается в этом, разве что по пьянке. Заговорил он механически, махая в воздух кулаками, всё время мимо, как в дурном сне про бокс с математическими ошибками:
— Ты кто, Горилло? Чичи таскало кирпичи? Отдай фуражку и хватит махать! Ты тварь!!!
Бэмс! Получает Кожан в лоб твёрдой гориллиной пяткой.
— Извини — и–и, дру — у–уг. Ты норма — а–а — а–льный парень. Ты Ва — а–ампир! Да, ампи — и–р. Стиль тако — о–ой паа — а–хож, бля. Я по — о–о — нял. Так всегдаа — а–а в их фи — и–ильмах… Давай, бля — а–а — а, дружить — ть — ть — ть. Я тя — а–а в Чека — а–а запишу — у–у. Э — э–э…
Тут из Кожана выскочила сопля, и он, засмущавшись, стыдливо сменил тему: «Па — а–а хорошему пока гава — а–а — рю… — а сам вспомнил и полез нетвёрдой рукой за наганом. Или за маузером. Но что — то стреляющее попало — таки в руку, — свят, свят, изыди — и–и! Ща — а–а, тебе..!
Блэмс! Очередная железовидная оплеуха.
Выпрямил Кожан неуверенно и медленно руку, забылся куда — то опыт, и нажал на окурок, тьфу, на курок, да тоже как — то неумело и медленно. Медленно! Медленней не бывает. Всё как в замедленном бреду шло.
И что же в этом хорошего?
А то, что Горилло Чичи, если рассматривать в замедленном темпе эту съёмку, свалилось на Кожана теперь уже сверху и так неожиданно и ловко дёрнуло за шнурок маузера, что дёрнулся у Кожана маузер или наган, выпал из рук и веревочка, словно гнилая нитка порвалась. И выскочила из этого летящего кругами инструмента пуля. Только пуля летела как — то медленно, а вроде может и по спирали, потом поменяла по пути траекторию, превратилась в короткую прямую линию и так же медленно, как медленно тянулось время, сверлила и вползала в раскрытую грудь Стёпки — сволоча.
Стёпка только и успел, что мявкнуть. А в замедленном темпе он говорил, едва ворочая челюстями, так: «Ммммммммм — яааааааааааа — уууууууууу!!!!!!»
(Так долго в драмминоре петь только Шишка могла).
Приподнялся Стёпка на локтях в картинной судороге, да в такой красивейшей киношной позе и застыл. А время, судя по скорости остывания Степкиного тела, стало чуть убыстряться.
Горилло вновь двинуло Кожана так не по — человечьи ловко (точно! обезьяна это!), и так крепко, что сам Кожан, не чуя ног — рук, то ли от удара, то ли от страха, то ли от любопытства оказался в совсем неспортивном положении: стоящий раком на подоконнике, как давеча Клавка, но только щекой прилипши к стеклу.
ПотомстеклосталоподдаватьсяиКожанлицомоказалсянаулицеалицосамособойсталопроворачиватьсявбокиувиделоНасосКожанаспугливоприжимающегосякдверигрузовика.
Это в секунду произошло, и было так же непонятно, как ненашенские японские буквы.
Насос видел почти сблизи этот сплюснутый портрет в профиль. В стекле. Навроде гербария. Не похож гербарий на Кожанскую мордохарию. Похож он на сплошой синяк или на баклажан, выращенный в самой лучшей французской оранжерее «Хрустальный дворец» с применением девственного хохлятского ломтя чернозёма четырёхметровой толщины и сплюснутый прессом.
Чуток стал трезветь Кожан от встрясок, но лучше не видеть щас ему своего лица, а то испугался бы снова.
Возвращаемся назад на пару минут.
— Лови Фуй — Шуй! — грозно прошипело Горилло Чичи и опять метнуло в сторону чекиста лапу: легко двигалось что — то от лапы, будто по воздуху бабочка.
Но удар был не бабочкин.
Отпечаталась на лице Кожана подошва этого странного Фуя — Шуя.
На подошве
