кровати. Твою мать! Живи!
«Надо желудок промыть!» — мелькнула у меня мысль.
Я метнулся ко всем в зал, как был — прямо голым.
— Воды! Сука! Воды!!!
Какая вода, едрить! Тут Халла не одна такая! За столом в кости уже коченели в агонии ещё с полдюжины тел!
— Гумус! Ивар! Где вы?! — орал я.
Признаться, до Ивара мне было в тот момент пофиг… Просто помощь нужна, а он малопьющий.
Гумус! Я помню, как он тайком отхлебывал от бутылок с вином. Гумус! Да твою! Что за хрень!
Я бегаю по комнатам. Голый, в одной руке почему-то нож, в другой — пустой кувшин из-под вина.
Да где эта чёртова вода! Сука! Чем мне промывание делать?!
Я ворвался в общие помещения. Кому-то без раздумий зарядил в зубы. С учётом моей массы и утяжелителя — ножа в кулаке, я кого-то свалил с одного удара. Смотреть, кого повалил, не стал. Не до этого было.
— Воду! Неси! Иначе! Я всех убью! — кричал я на какую-то подвернувшуюся под горячую руку служанку. — Бегом!
Она от моего крика и голого вида впала в ступор.
— Бегом! — орал я. — Золото! Плачу за скорость!..
Последние крики, похоже, подействовали: служанка убежала куда-то, а я метнулся обратно к Халле. Взял её на руки, её рвёт пеной, мы оба голые… Наверное, для кого-то это шок, но и вы меня поймите…
Вынес Халлу в общие комнаты, потом — в коридор. Она на руках у меня трясётся, в зубах — изжёванная ножка от кровати, по груди стекает ниточка зеленоватой рвоты…
Кто-то лишний высунулся из-за двери. На с ноги! Больные связки ответили прострелом колена. В любом случае, этого непрошенного свидетеля снесло к нему в номер обратно. Хромаю на вывернутой ноге и не замечаю боли…
* * *
В Халлу я самолично вливал воду. Лил и боялся, что она захлебнётся. Лил и понимал, что её уже нет. Она уже мертва. Это агония… А толку от того, что я ей лью в глотку воду?! Она всё так же билась на полу. Во рту — искусанная ножка от кровати…
Постепенно её конвульсии начали затихать. Я мял её маленькую грудь, склизкую от зелёного налёта блевотины. Пять жимов на сгибе ладоней на солнечное сплетение. Зажал нос, вытащив язык наружу, — и вздох. Пять минут я так кочевряжился, пытался реанимировать, а потом понял тщетность усилий — мозг уже умер…
Не помню, но могу предполагать, что я что-то взвыл. У меня случился провал в памяти — моё счастье в бою и моё проклятье по жизни…
Первое воспоминание относится к тому, что я, ухватив за лиф платье служанки, рвал его за вырез на груди. Откуда в руке у меня мелькнул нож, сам не знаю. Взрезал платье, стащил остатки с бабы и накрыл Халлу. И вот такой, уже прикрытой, отнёс обратно наверх…
Брюнетку я оставил у входа в наших снятых комнатах. Память урывками. Хожу, качаясь, с зажатым до белых костяшек в кулаке ножом.
— Гумус! Ивар! — ору я. — Латьяун!
* * *
Кор-сэ́ Адрус спал как ребёнок. Его партнёрша уже не дышала. Та же бело-зелёная слюна на губах.
— Просыпайся! — бью я сына графа. — Из-за тебя, сука!
Провал в памяти. Помню, что душу кор-сэ́.
— Почему ты жив, гад?! — ору я и сдавливаю шею Адруса.
Он отбивался от меня спросонья как мог. Я его уже не бил, а просто давил, что при моей массе и силе не такое уж и сложное дело.
Потом я опомнился. Трупами с отравлением забиты все снятые нами комнаты… Бил ему по щекам, чтобы он очухался.
— Ты как?! Извини за срыв. Все мертвы. Только мы живы, — толкал я из себя слова, как будто это тяжёлые глыбы.
— Как?! — первое, что прохрипел Латьяун.
— Яд… Или, может, твоя мазь, что ты мне предлагал…
Поднялись, осмотрелись, чем-то накрылись…
— Гумус! Ивар! — ору я уже больше от безнадеги, чем от того, что думаю их призвать…
Дальше меня накрыло. Я выл и рычал, размазывая сопли по усам и бороде. Адрус Латьяун делал вид, что меня вообще нет. Правильно, это мой позор, за такую слабину и друг становится врагом. Нельзя, чтобы кто-либо видел секунды твоей слабости, это не по-мужски. Отец, деды, прадеды, прапрадеды терпели, ну а ты взял и предал всё, что они хранили. Да ну на хрен, лучше убить невольного свидетеля своего позора…
— Кор?! Вы звали? — спросил знакомый голос.
— Гумус?! — не поверил я. — Ты жив?
— Кор, я спал… — начал что-то мямлить мой мелкий.
— Гумус… Мой тебе приказ… — Я стер постыдные мокрые дорожки с глаз и посмотрел на притихшего кор-сэ́. — Обноси подчистую кошельки мёртвых. Им деньги уже не нужны…
* * *
Ивару и Гумусу повезло. Первый уехал спать в казарму до того, как подали отравленное вино. А Гумусу — потому что он вор. Он, естественно, пил украдкой, но потом у него сработали старые настройки, и он старался сохранить трезвость рук. Обносил самых сильных пьянчуг.
Адрусу Латьяуну повезло непонятно почему. Он пил отраву, но его не убило. Меня спасла Халла, отобрав бутылку из руки.
Впоследствии выяснилось, что выжили шесть наркоманов, что втирали зелёную пасту в десны. То ли наркота замедлила отравление и в чём-то его нивелировала, то ли другое, банальное — им по приходу вино уже не лезло, у них и так начинался коматоз. Терпеть не могу наркош, но в этот раз им повезло. Несправедливо. Более достойные умерли, чтобы отбросы жили…
С другой стороны, а чему учит вся писаная история человечества?! Умирают, в первую очередь, всегда самые достойные, чтобы жили все остальные. Несогласные с последним тезисом просто вспомните, кем был Иисус — богочеловеком или человекобогом…
* * *
Потом я оделся. Смотрел на непришедшие в себя рожи. Приказал слугам стащить все тела в одну кучу. Халлу отнёс самостоятельно. Дал в зубы одному нарику, и мы уехали. Честно. На наркоше я сорвался. Нервы сдали. Я пинал его до тех пор, пока он сопротивлялся и издавал звуки. Отвёл душу…
Чувствую, сейчас такое начнётся, что лучше быть подальше отсюда.
Дома у Латьяуна от новостей был полный хаос. Лучше бы я его до дома не провожал. Беготня, суета и завывания.
Я сдал своего мелкого кому-то на постой и уселся у сквозящего ветром незажжённого камина.
— Вина сюда! И закусок! — орал я и ничуть не сомневался в том, что могу отдавать приказы.
Во-первых, у меня уже изжога от выпивки, и потому нужно
