и остановился на самом краю обрыва. К воде спускаться не захотел — обзор поменеет, а сверху пространство распахивалось на километры. Вспомнил совет Степана Михайловича — «напрячься слухом». Может, вправду расслышу недовольное ворчание сгинувших под толщей холодной воды порогов или хотя бы другое какое-нибудь стародавнее эхо затерявшейся в окружающих пространствах прежней жизни? Разгляжу, например, отблеск отражающихся в затопленной реке частых в этих местах таежных пожаров. Хотя нет, пожаров не надо. Их и в сегодняшние дни с избытком хватает. Обойдемся погасающим закатом.
Уразумев, что окончательно выбит из колеи нормальных и последовательных рассуждений о событиях угасающего дня, я сел на траву и закрыл глаза. Почему-то попытался представить, о чем мог бы задуматься так и не приехавший президент, окажись он на том самом месте, где находился сейчас я. Вряд ли бы стал старательно прислушиваться к тихим всхлипываниям трущейся о берег воды или к надоедливому поскрипыванию неплотно прикрытых ворот какой-то из музейных изб. Может быть, как и я, вздрогнул бы от неожиданного ржания, раздавшегося, судя по всему, с музейной фермы, о которой рассказывал Чистяков. Мало ли о чем ещё можно было задуматься, окажись он здесь после недолгой ознакомительной экскурсии по музею деревянного зодчества Приангарья. Я, например, неожиданно представил, как этот музейный островок с двумя десятками старых изб, старенькой несуразной часовней, с крестьянским обустройством дворов двухвековой давности вдруг окажется последним и единственным жилым местом в напрочь обезлюдевшем вдруг мире. Не исключено, в сожженном «великим огнищем», о котором с такой уверенностью оповестил местный прорицатель Степан Михайлович Малыгин. И тогда чудом сохранившейся здесь горстке людей придется как-то выживать, начинать все сначала, без всякой сторонней помощи, без каких-либо технологий и машинерии, спасаясь от гибели лишь тем, что сбереглось от оставшегося дедовского и прадедовского рукоделия и навыков. Догадываясь, как это будет невыносимо трудно, а с нашими нонешними, далеко не всегда и у всех умелыми руками просто беспомощно, я невольно поежился и мысленно перекрестился. Вспомнились недавние слова Чистякова, высказанные по такому же поводу и, возможно, после таких же раздумий: «Россия с избы начиналась, с самостоятельного и независимого обустройства в окружающем безграничном пространстве. Изба, семья, Родина. Не будет их, не будет и России. Растворится в мировом обезличенном многоэтажье, обреченном бесследно сгинуть вместе с Землей среди этих бесчисленных звезд», — указал он на Млечный Путь, отчетливо обозначившийся в ночном небе.
— Назад пути нет, — продолжил я его и свои мучительные раздумья. — Высшей формой жизни человека должны непременно стать пока ещё бессистемно и трудно формирующиеся культурно исторические типы, народы, каждый из которых должен быть самобытным, приспособленным к физико-географическим условиям территории их проживания, со своими, только им свойственными жизненными задачами и путями развития. А вот диктат единства, который сейчас так активно внедряется в мире, ведет к обезличиванию и неизбежной гибели. Обезличивание лишает человека души. А без души пропадает сама сущность человека, превращая разумного, чувственного творца и созидателя в убийцу, извращенца и насильника.
— Поневоле тогда к нам возвращаться придется, — услышал я женский голос. Вздрогнув, открыл глаза и оглянулся. Ни рядом, ни поодаль никого не было.
— К нам — это куда? — мысленно спросил я, не смея задать вопрос вслух.
— Так в часовенку нашу, — пояснил тихий ласковый голос. — Где простые люди святыми становятся. Тогда и остальная жизнь вокруг правду отыщет.
Обыденность медленно возвращалась в мое затуманенное раздумьями сознание. И на земле, и на небе было уже темно. Полноправные ночь и тишина завладели окружающим миром. И только в бездонной высоте над головой, освобождаясь от земной пелены откуда-то нанесенных дымов и уползающей облачной хмари, все отчетливее и ярче стали прорезаться бесчисленные звезды Млечного Пути, постепенно освобождая для взгляда мнимую бескрайность окружающего земного пространства.
— Не замерз? — окликнул меня подходивший по берегу Чистяков.
— Есть маленько, — согласился я, с трудом поднимаясь на ноги. — Давно такой тишины и покоя не ведал. Очень от всяческих противоречий и непоняток очищает.
— Вот и я о том же, — подхватил Чистяков. — Сколько бы ему от этого сил прибавилось.
— Кому? — по привычке задал я ненужный вопрос и невольно улыбнулся, поскольку прекрасно понял, на кого намекал Александр Сергеевич. — С Немыкой, может быть, как я, пообщался бы. Мы тут с ней о многом переговорили. О самом-самом.
— А я иду и думаю, чего это он там так засиделся. Поделись.
— Пойдем в её избу. За чаем все тебе расскажу.
Мы медленно пошли к знакомой избе, обсуждая по пути, задержаться ли мне здесь ещё на несколько дней или немедленно возвращаться ближайшим же рейсом.
— А вдруг на обратном пути завернут, как Валентине пообещали? — спросил я.
— Исключается, — не согласился Чистяков. — Сказать, почему? Я когда Степану Михайловичу поесть принес, он меня очередным пророчеством озадачил: «У него сейчас минуты свободной не обозначится. Надолго. Великая смута надвигается. Выживать надо».
Эпилог
Почти месяц спустя, уже в Москве, меня настиг совершенно неожиданный звонок из Новой Зеландии.
— Здравствуйте, Александр, — услышал я отчетливый, без малейшего акцента женский голос. — Прочитали в журнале вашу статью о моем деде Панфилове Леониде Сергеевиче. Потом я вам все подробно отпишу, а пока очень коротко. И он, и бабушка выжили. Добрались сначала до Енисея, а потом до Игарки. Там им очень помог, можно сказать, спас, один очень хороший человек. Вы о нем, кажется, тоже слегка упомянули. С началом войны его перебросили в Игарку начальником авиагидробазы, куда нередко залетали самолеты союзников. По воспоминаниям бабушки, он рассказал летчикам одного из таких экипажей, кто эти вынужденные не по своей воле скрываться люди, как они там оказались и какая страшная опасность им теперь угрожает. Летчики согласились помочь. Тайно загрузили в самолет и вывезли за границу. Там тоже пришлось немало скитаться и бедствовать, пока не удалось перебраться в Австралию, а потом и в Новую Зеландию. Там у них родились наша мама и наш дядя, а потом ещё и целая куча внуков и внучек, в том числе и я. Представляете, как все мы обрадовались, прочитав ваши воспоминания. Если сможете, приезжайте к нам. Не сможете,
