атрибуты социального угнетения, очистить поверхность повседневных вещей, чтобы вскрыть чистую истину».
Эта цитата привлекла ее внимание.
– Вы читали Сакрана?
– Мне его цитировали довольно много раз. Полагаю, кое-какие цитаты засели в памяти.
– Вы поэтому не убили Карлу Вачовски?
Я ничего не ответил, просто уставился на бушующий в темноте ветер, охваченный воспоминаниями, которые предпочел бы не иметь. Крики и глухое эхо выстрелов в залитых красным светом невесомых коридорах «Восхода на Сапфире» – абордажная группа БВ зачищает отсек для экипажа. Ярость пульсирует у меня в висках и горле из-за того, что все так чертовски быстро пошло наперекосяк. И крохотные предательские капельки крови Вачовски усеивают наш путь, пока я веду ее на корму к грузовому шлюзу. Я не так уж сильно приложил ее прикладом пистолета, и она крепкая, держится. Человеческий скальп охеренно кровоточит от малейшего тычка, но нет времени остановиться и привести ее в порядок, и теперь она оставляет за собой след в холодном корабельном воздухе, по нему коммандос из абордажной группы, вероятно, смогут пройти с завязанными глазами. Вопрос времени, когда они нас выследят.
– Зачем ты это делаешь? – все бормочет Вачовски, пока я тащу ее за собой. – Почему ты меня не убил?
Я морщусь, прислушиваюсь и сканирую каналы в поисках преследователей и жалею, что у меня нет ответа, который имел бы хоть какой-то смысл.
– Когда-нибудь, – начала Серена и сделала глубокий вдох. Готовится. Сейчас последует мютюэлистическая речь. Ну уж дудки.
– Это все иллюзия, – резко сказал я.
– Что именно?
– Этот пронизывающий ветер, на который ты смотришь, этот надвигающийся шторм, о котором вы все так усердно мечтаете. Он только выглядит свирепым, но это не так. Даже со всей экомагией терраформирования, которую испробовали в свое время, атмосферные условия там все еще довольно близки к давлению Старого Марса. То есть менее четырех процентов от стандартного земного, насколько я знаю. Если надеть скафандр, в котором можно выйти наружу, и встать посреди этой бури, то почувствуешь лишь легкое дуновение ветерка. Он лишь раздувает пыль вокруг – и больше ничего.
Она покраснела:
– Значит, так вы нас видите?
– Но я же говорю не о вас, а о местных условиях. В своих группах и университетах вы говорите о буре, но выходите на улицу, и у вас нет критической плотности. В этой долине полно людей, которым совершенно наплевать на ваши теории истории и экономики, они слушают других парней, и те уже продали им мечту куда интереснее.
– Какую же?
– Пожизненное членство в суровой элите Высокого Рубежа человечества с гарниром из самых желанных технологий для широких масс. Исключительность, чувство принадлежности и блестящие игрушки, с которыми можно поиграть по пути. Так что такого привлекательного вы можете им предложить?
– Это не продлится долго, – отрезала она. – Это пузырь, фантазия. Когда все развалится…
– Ага… если и когда это произойдет, сестричка, тебе лучше, черт побери, молиться, чтобы ты оказалась как можно дальше от эпицентра событий. – Теперь в моем голосе чувствовался какой-то зазубренный осколок застарелого гнева. – Я видел, что происходит с людьми, когда все рушится. Поверь мне, зрелище не из приятных.
Она уже открыла рот, чтобы возразить, но передумала.
Мы снова принялись игнорировать друг друга и смотреть на бурю снаружи.
Глава тридцать пятая
Риверо вернулся с шестью именами. Одна из них некоторое время назад покинула Приют Сакрана. По слухам, она перебралась в Брэдбери и теперь работала в административном отделе канала о жизни знаменитостей. «Она мертва для нас» – этого Риверо на самом деле не сказал, но общий смысл был понятен по его тону и выражению лица.
Остальные пять либо все еще находились в обсерватории, либо вели разъяснительную работу там, где с ними можно было связаться. С разной степенью энтузиазма все они согласились поговорить со мной.
Что Мартина Сакран просит у верующих своего отца, они охотно дают.
* * *
НИША ХАРКИ.
– Мудак конченый.
Я моргнул.
– Прости?
Она нетерпеливо подалась вперед на диване, изысканные гималайские черты сморщились от совсем не изысканного хмурого взгляда. Ее шелковистые темные волосы были острижены коротко, как у Мартины Сакран, но седины в них не было. Возможно, та была у Мартины ради престижа.
– Ты же хочешь поговорить о Торресе, верно? – сказала она. – Он был конченым мудаком. Типичный урод из Нагорья, сплошная болтовня, интриги и невыполненные обещания. Я думала, что оставила все это дерьмо позади, когда присоединилась к Движению, но оно и сюда проникает.
– Он сказал тебе, что здесь делал?
– Гонялся за кисками – вот что он делал.
– Так и сказал?
Уголок ее рта дернулся в ухмылке.
– Нет, с этим я разобралась сама.
– Сколько раз вы встречались?
– О, всего один. Мне нравится учиться на своих ошибках. Не то что этой тупой суке Гусман.
* * *
ДЕВУ ГУСМАН.
– Он был… так потерян. – Она улыбнулась, словно воспоминание причиняло ей боль. У нее были длинные, окрашенные в радужный цвет волосы, которые спадали ей на лицо, когда девушка говорила. – Он вел себя развязно, часто хвастался, но все это наносное, таким поведением он скрывал то, кем был на самом деле.
Я приподнял бровь.
– И кем он был на самом деле?
– Всего лишь… испорченным ребенком. Он пытался соответствовать рассказам об отце, которого едва помнил, примерял на себя мужественность словно галстук, который не знал, как завязывать. В конечном итоге им Павел себя и придушил – вот все, чего он добился.
– Я так понимаю, вы виделись несколько раз.
– Да, он приходил на большинство лекций о мифологии КОЛИН. Иногда после этого мы поднимались в мою комнату.
– Несмотря на то, что он встречался и с другими женщинами? Вас это не беспокоило?
– О, нет, нет, – она слишком энергично затрясла головой. Ее радужные волосы развевались и закрывали лицо. – Не совсем. Конечно, ты чувствуешь… укол. Но сексуальная ревность – такое же ложное чувство, как и стремление к новейшим образцам марстеха. Такая же разрушительная потребность чем-то обладать. Чтобы вырасти, надо от нее избавиться.
– Было ли у вас в какой-то момент ощущение, что Торрес… растет? О чем вы говорили, когда были вместе?
Еще одна страдальческая улыбка.
– Он пытался. Он действительно пытался. Он понимал, насколько иллюзорно все, что они продают, как все это может рухнуть. Мы говорили об этом – он все прекрасно понимал. Но… он жил этой жизнью так, словно постоянно боролся с бурей.
Мы оба выглянули в иллюминатор, за которым кипела ночная ярость ветра и пыли. Улыбка Гусман погасла, как
