именно вам она строжайшим образом запретила отворять дверь.
– Она имела в виду, разумеется, лишь легкомысленных кавалеров, но я не из их числа; я – простой скромный паж, которого постигнет ужаснейшее несчастье и для которого нет больше места под солнцем, если вы отвергнете его столь пустячную просьбу.
Сердце юной девицы тронула приключившаяся с пажом беда. Было бы бесконечно жестоко ввергнуть его в несчастье, отказав в сущей безделице. К тому же он, конечно, совсем не похож на тех таящих в себе пагубу волокит, которых тетушка изображала ей наподобие людоедов, жаждущих поймать в свои сети беззаботных девиц; он был любезен и скромен, покорно стоял перед нею со своей шапочкою в руке и казался таким очаровательным, таким милым.
Лукавый паж между тем, обнаружив, что гарнизон уже утратил былую непреклонность и твердость, удвоил свои усилия и пустил в ход столь трогательные слова, что в целом мире не нашлось бы ни одной смертной девы, способной ответить ему отказом. Покраснев от волнения, маленький башенный страж сошел вниз и дрожащей рукой отворил наружную дверь. И если пажа очаровало всего лишь на мгновение мелькнувшее в окне личико, то теперь, когда он увидел ее во весь рост, она пленила его бесповоротно и окончательно.
Андалусский корсаж и кокетливая баскинья облегали ее округлый, изящный, еще почти детский стан, начинающий, впрочем, приобретать женские формы. Ее блестящие волосы, тщательно разделенные посередине пробором, согласно обычаю, были украшены только что срезанной свежею розой. Ее лицо, правда, подверглось действию южного солнца, но это лишь оттеняло просвечивавший сквозь смуглую кожу нежный румянец и еще больше подчеркивало сияние ее темных глаз.
Руис де Аларкон заметил все это с первого взгляда; у него не было времени медлить; он пробормотал слова благодарности и затем легко взбежал вверх по винтовой лестнице в поисках своего сокола.
Вскоре он возвратился с вероломною птицею в руке. Девушка между тем, сидя в зале возле фонтана, мотала шелк, но, завидев пажа, от волнения уронила клубок на пол. Паж галантно к ней подскочил и поднял упавший шелк, после чего, грациозно став на колено, подал его девице и, сжав ее протянувшуюся к нему руку, запечатлел на ней пылкий и искренний поцелуй, несомненно, более пылкий и более искренний, нежели когда бы то ни было запечатленные им на прелестной ручке его государыни.
– Ave Maria[95], сеньор! – вскликнула девушка, еще больше покраснев от замешательства и неожиданности, ибо никогда прежде ей не доводилось принимать такого рода приветствия.
Скромный паж в ответ на это принес тысячу извинений и заверил ее, что при дворе принято выражать подобным образом свое глубокое уважение и почтительность.
Ее досада (если только она вообще испытывала досаду) без труда улеглась, но она никак не могла успокоиться, не знала, куда ей деваться, краснела все больше и больше и, опустив глаза на свое рукоделие, еще сильнее спутывала тот шелк, который пыталась смотать.
Коварный паж заметил смятение во вражеском лагере и использовал бы его с величайшей охотою, но превосходные речи, готовые сорваться с его языка, застревали у него на устах; его попытки обратиться к галантности были неуклюжими и безуспешными, и, к своему изумлению, смелый паж, державший себя с таким умением и такою самоуверенностью среди многоопытных придворных красавиц, испытывал робость и конфузился в присутствии простенькой пятнадцатилетней девицы.
И действительно, скромность и невинность бесхитростной девушки оказались гораздо более надежной защитой, чем все замки и запоры ее бдительной тетушки. Но, скажите мне, где то женское сердце, которое смогло бы устоять перед впервые выслушанными словами любви! Юная девица, несмотря на свое простодушие, инстинктивно поняла все, что тщился выразить бессвязный язык пажа, и ее сердечко затрепетало, ибо впервые в жизни она увидела у своих ног обожателя – и к тому же какого еще обожателя!
Растерянность пажа, хоть и искренняя, длилась, однако, недолго; он вскоре обрел свою обычную развязность и самонадеянность. Вдруг откуда-то издалека донесся резкий, пронзительный голос.
– Это тетушка возвращается с мессы, – вскричала испуганная девица, – прошу вас, сеньор, удалитесь!
– Но лишь после того, как вы отдадите мне розу, что у вас в волосах.
Она торопливо вынула розу из своих черных, как смоль, волос.
– Берите ее, – вскричала она, взволнованная и раскрасневшаяся. – Но только, молю вас, идите!
Паж взял розу и покрыл поцелуями протянувшую ему цветок прелестную ручку. Затем, укрепив розу на своей шапочке и посадив сокола на руку, он побежал через сад, унося с собою сердце прелестной Хасинты.
Бдительная тетушка, придя в башню, сразу же обратила внимание на взволнованность племянницы и на следы какого-то беспорядка в зале, но нескольких слов Хасинты оказалось достаточно, чтобы разъяснить, что тут случилось:
– Сюда залетел сокол и гонялся за своею добычей.
– Помилуй боже! Подумать только, что сокол летал внутри башни! Приходилось ли кому-нибудь видеть такого дерзкого сокола? Неужто даже в клетке – и тут птичке грозит опасность?
Бдительная Фредегонда была в высшей степени осмотрительной старой девой и страшилась всего, что имело отношение, как она говорила, к «противоположному полу»; этот страх на протяжении всей ее долгой девственной жизни все более и более укреплялся и возрастал. Не то чтобы почтенная женщина испытала на себе коварство мужчин, – отнюдь нет, природа одарила ее внешностью, служившей лучшей защитой от всяких посягательств на ее целомудрие, но женщины, имеющие меньше всего оснований тревожиться за себя лично, неизменно обнаруживают готовность охранять и оберегать своих более соблазнительных ближних.
Племянница была сирота, ее отец служил в армии и пал на поле сражения. Ее воспитали в монастыре, и лишь недавно она переселилась из святого убежища под непосредственный надзор тетушки: окруженная ее заботами, она спокойно росла в тиши и уединении, напоминая розу, распускающуюся под защитой шипов. Надо сказать, что это сравнение вовсе не так уж случайно и произвольно, ибо, говоря по правде, ее свежая и расцветающая красота, несмотря на заключение в башне, очаровала народ, и, со свойственной жителям Андалусии поэтичностью, окрестные крестьяне прозвали ее «Розой Альгамбры».
Итак, пока двор оставался в Гранаде, осторожная тетушка продолжала неослабно стеречь свою соблазнительную маленькую племянницу и тешила себя мыслью, что ее бдительность увенчалась успехом. Почтенная дама, правда, не раз бывала встревожена бренчанием гитары и любовными песенками, доносившимися из залитых лунным сиянием рощ у подножия башни. В таких случаях она увещевала племянницу закрыть уши и не слушать эту нелепую дребедень, утверждая, что это – одна из уловок «противоположного пола», с помощью которых мужчины увлекают простодушных девушек к гибели. Увы! разве скучная лекция
