Октябрьский манифест 1905 года в числе прочего дал рабочим право объединяться в профсоюзы. Многие из них были вскоре захвачены профессиональными революционерами, в связи с чем «трудовые вопросы» – заработная плата и условия труда – постепенно вытеснялись на задний план, уступив место чисто политическим целям. Беспорядки в Черном городе и на нефтяных промыслах не утихали, и потребовалось несколько лет, чтобы восстановить прежние объемы производства нефти.
Вслед за манифестом в Баку разразились хаос и анархия. «Худшие элементы толпы в течение целой недели командовали положением, используя свою так называемую свободу, чтобы жечь дома, грабить кладовые и склады – и убивать, убивать, – писал Торберн Фегреус своему брату. – Власти, как обычно, были бессильны или не вмешивались, допустив эти ужасы, – поскольку и в этот раз жертвами в основном были армяне». Бастовали даже нобелевские рабочие и судовые команды, «и непонятно, что еще они могут придумать, считая теперь, что у них „свобода“ делать всё что хотят». Только после угрозы правления Петербургской конторы закрыть перегонный завод в Черном городе и уволить всех рабочих они после двухнедельной забастовки согласились вернуться на рабочие места.
Однако беспорядки продолжали полыхать и в следующем году. Летом 1906 года на буровых полях и в мастерских вспыхнули новые забастовки. Отдыхавшего в Карлсбаде Эммануила беспокоили тревожными сообщениями из Баку. «Пока мы ничего не можем поделать, придется переждать. Увидим, кто более вынослив», – писал он Хагелину, продолжив:
Печальнее всего, что главными заводилами являются татары в Баку, вернее в Балаханах, тогда как русские более сговорчивы. На наших заводах в Черном городе не было неприятностей ни в механических цехах, ни в перегонных отделениях. Пока что не наблюдается особого беспокойства среди наших людей или судовых команд на реке. Однако можно смело предположить, что стоит забастовкам в Баку прекратиться и людям вернуться к работе, как начнется застой на Волге. Социалистическая партия, несомненно, действует систематически, и я совсем не удивлюсь, если это произойдет в сентябре или октябре.
Несмотря на то что условия труда в «Бранобеле» были лучше, чем в других нефтяных компаниях, служащие компании подвергались посягательствам со стороны радикальных элементов, которые, не довольствуясь мирными протестами, пропагандировали насилие и покушения. Только в 1907 году были убиты трое шведских инженеров и начальников, и еще нескольких угрожали убить. Иногда убийства совершались наемными бандитами. Самый низкий тариф за убийство был 50 копеек, а убийство чиновников, офицеров, инженеров, врачей и им подобных стоило три рубля. Поэтому инженерам на наиболее опасных участках, включая управляющих буровыми полями, был предоставлен вооруженный эскорт в виде конной полиции с заряженными винтовками.
Одним из тех, кого сопровождал вооруженный эскорт, был Густав Эклунд, работавший в «Бранобеле» с 1893 года, бывший с 1904 года управляющим в Баку. Он был прекрасным инженером и сыграл важную роль в добыче на балаханских промыслах, но был очень непопулярен среди рабочих. «Дай бог, чтобы он покинул это место в целости и сохранности, ибо его здесь очень не любят», – отметил инженер Гуннар Дальгрен в своем дневнике. Ситуация была настолько угрожающей, что Эклунд в 1907 году решил уехать из Баку, куда на смену ему прибыл Артур Лесснер. Сам он занял место в правлении «Бранобеля», однако пробыл там всего несколько лет, после чего перешел на работу в нефтяную компанию «Шелл».
Убийства и угрозы являлись прямым следствием политических волнений этих лет, но не только. Кавказ всегда был опасным краем. В письме Людвигу Роберт в 1878 году рассказывал о шведском трубопроводчике, на которого среди бела дня напала шайка татар, хотевших его ограбить. Однако ему удалось вытащить из кармана нож и «вспороть живот того, кто сидел на нем, и одновременно перерезать горло тому, кто пытался его задушить».
Эклунд был не единственной жертвой острой политической ситуации. События последних лет сильно потрепали Вильгельма Хагелина, доведя его до полного изнурения. Вдобавок он был недоволен работой в правлении, члены которого вмешивались в то, что он считал своей компетентностью. Зимой 1905 / 1906 годов он решил покинуть «Бранобель» и поселился со своей семьей в усадьбе, которую приобрел к югу от Стокгольма. Однако Эммануил не хотел расставаться с Хагелином, поэтому он послал его в США, чтобы развеяться, отдохнуть и в то же время создать себе представление о состоянии американской нефтяной промышленности – точно так же, как некогда Бари и Тёрнквист по инициативе Людвига. Маршрут лег от Пенсильвании на востоке до Калифорнии на западе.
Пробыв четыре месяца в США, Хагелин сообщил Эммануилу, что открыты многочисленные богатые нефтяные залежи, что пробные бурения дали прекрасные результаты и что, не ровен час, «обгонят они нас, россиян: стоит ожидать, что добыча в Америке удвоится по сравнению с теперешней». Пребывание в США убедило Хагелина в том, что нефть – его призвание, и, вернувшись в Швецию, он отбросил все мысли о том, чтобы покинуть «Бранобель». «Моe почти полугодовое отсутствие не охладило моих чувств к нашему предприятию, скорее наоборот, – вспоминал он. – Как старый кавалерийский конь, заслыша зов трубы, не мог я не участвовать в рабочем марше моих товарищей – и я решил остаться».
По возвращении в Россию в сентябре 1906 года Хагелин смог добавить новый титул к своему послужному списку: генеральный консул Швеции в Петербурге – должность, которая, с учетом его профессионального опыта, могла бы восприниматься как чисто церемониальная. В это время, однако, эта должность была отделена от чисто дипломатического представительства, и главной задачей генерального консула было продвижение шведских деловых интересов. Должность была новой, возникнув в результате распада государственного союза между Швецией и Норвегией в 1905 году; бывшие генеральные консулы представляли обе страны. Одновременно с тем, как Хагелин стал генеральным консулом Швеции, Ганс Ольсен был назначен генеральным консулом Норвегии. Таким образом, обе должности занимали высокие начальники товарищества «Бранобель».
Хагелин занимал этот пост до 1911 года, Ольсен покинул его уже по прошествии двух лет. Он был переутомлен и, кроме того, мрачно смотрел на политическое будущее России. В 1908 году он ушел с постов директора правления «Бранобеля» и генерального консула. Он убедил жену Мину продать часть своего пакета акций в нефтяной компании за 425 миллионов рублей по сегодняшнему курсу. Они переехали в столицу Норвегии Кристианию (Осло), где выстроили великолепный особняк в стиле модерн, который, когда они переехали в Стокгольм в 1924 году, был продан американскому государству и с тех пор является резиденцией посла США.
Их адресом в Кристиании была улица Нобеля № 28, что не было случайностью. После стольких лет службы в «Бранобеле» идентификация Ганса Ольсена с нобелевской семьей была почти абсолютной. Через год после приезда в Норвегию дети Альф, Эдла и Лейф с дозволения норвежского короля приняли фамилию матери. «Когда вы теперь принимаете такую уважаемую фамилию, как Нобель, вы также принимаете на себя обязательство беречь ее, заботиться о ней и делать всё возможное, чтобы не опозорить ее, сохраняя ее в чести и славе», – напомнил он детям во время летнего посещения Кирьолы в 1909 году.
