канатамы и заловим». Взяли солдаты, его окружили и заловили. И в дворець привели, ну так весь дворець здивовался, этаку штуку привели. Ну, его... доложили царю, ну цярь — в крепость его посадить. Ну, в крепость его посадили. Несколько времени сидит ён в крепости, ему и скучно сидеть. Ну, потом выходит этот цярьский сын играть там; стрелял он пистолетиком и пострелил он к старику медному пулькой. Ну, и стал он у старика просить пульку: «Отдай, старик, пульку назад!» Ну, старик говорит: «Будя выпустишь меня с крепости, отдам, а будя не выпустишь, не отдам». Дядько советуат, што взять клюци да выпустить, штобы пулька была наша. Ён взял, ростешился, пошол к матери, клюци взял и нацял играть има, а потом старика и выпустил и пульку полупил. Ну, потом слуги пришли туды (носили пищу), ажно старика нет медного лоба. Стали добератьця, хто выпустил, оказался, што сын выпустил. Цярь и прогнал шатальця сына и дал ему ружьё. Ходил... в места поди ведай какии, и ён увидил оленя с золотима рогамы и с этым оленем ходил и ушол с ним в инны земли, далёко; олень впереди, он вслед, олень сманил его. Потом уж к рецьки пришли, олень повалился спать за рецьку, и ён одёжу скинул, скинулся догола, за рецьку побрёл, и только стрелить его, а олень ушол, ён остался голый. Ну, и потом ён роздумался, куды ити голым, и на то место попасть уж не может, куды одёжу скинул. Ну, вдруг и росплакался и являэтця к нему старик медный лоб и ему наказыват: «Поди в эдако место, там возьмут тебя в роботники». Его и взяли и отправили его пасти волов тощиих, и велели ему их в малоэ время роскормить и роспоить досыта. Ён взял инных волокёт да инных кое-как роспоил да роскормил досыта. Потом являэтця старик (в лесях) медный лоб, дарит ему биць. «И отправляйся домой, Иван цяревиць, с этыма с воламы». Подходит к дому, стегнул бицём по земли, так хозяйский дом задрожал, хозяин перепал. На другой день дал коней, штобы роскормить и роспоить и привести сытых. Ён накормил и напоил, опеть также сытых, ну и также и свиней всё равно (по трожду, значит, ходил). Потом от хозяина рошшот взял и пошол опеть. Являэтця старик медный лоб. «Пойдём со мной, Иван-царевич, к моей доцери в гости». Приходят, здынул жалезную плиту, опущаютця в гости туды,, приходят к доцёри, доци напоила, накормила и подарила, дар подарила, и пошли ёны к другой доцёри в гости. Старик говорит: «Здыни-ка ногой плиту, Иван-царевич». Ён ногой приздынул, так метнул плиту очень высоко. Говорит старик: «Што, Иван-царевич, большую ли ты в себи силу имеаш?» Ён и говорит: «У мня было бы кольце, притянул бы нёбо и землю в одно место». Роздумалса старик, што много силы, надо убавить. Приходят к третьей доцёри. Третья доци подарила дар тоже, пошол Иван-царевич в своё место, в своё царьсво, и приходит в дворець, и разный разности росказываэт, и цярь и цяриця дивуэтця: «Што же это?» Каким-то манерцем он добился на старо место до царьсва...
113
Чудесный огонь[65]
Жил досюль мужик такой бедный, бедный, а просить ему было стыдно. Ну, потом в Христовску ноць у суседей огня просил пецьки затопить и нихто не дал. Ну ён шол в друго селенье, в фатеру, там не дали. Потом пришол в фатеру: пецька стоплена, а покойник лежит, а больше никого нет. Ён Богу помолился и стал покойника будить, ён и выстал, потом стал огня у него просить. Ну, ён взял ковшом угольев беремя, взял и домой снёс. Потом ён велел: «Домой, — ска, — придёшь, на стол стряхни», — скаже. Потом сделался свет-огонь и стал полный золота и серебра. Ну, потом суседи пришли, у которых просил-ходил, им завидно стало, пришли спросить, где взял. Он росказал: «Был я в такой-то фатерки, побудил покойника, он и дал». Ну, потом ёны пришли, побудили его, ён и выстал. Ну, опеть также ён беремя клал угольев и наказывал, што «на серёдке деревни не трясите, а домой приедите, так на серёдку фатеры положите». Потом у них эта фатера так и загорелась.
114
Женщина монах[66]
Жил досюль мужик да баба, двоэ дитей у них было; потом ёны ложились спать, ёна с мужем и простилась. Ну потом ёна по три ночи всё ходила в церьков Богу молитьця на могилу. Потом опеть на инну ноць она из дому ушла, совсим ушла. Ну, потом ёна шла, несколько дерёвен прошла, потом волосы подровняла у себя, муськии платья на себе накруцила, штоб ю нихто не признал. Ну, и потом ёна пришла в манастырь в муськой, даваэтця на несколько лет, хоть бы хлебом кормили, што заставят, то и роботать. Ну, потом ёна три года прожила, и стали ю монахи признавать за женщину. Потом ёна жила трицять лет в манастыри этом, стала нездорова. Потом на год времени ю клали в особый покой. Она год времени там выбыла и потом, на другой год, уже пищи не принимала, и всё ю ходили смотрели. Ну потом на третий год померла. Ну потом этого старшого управителя призвали ю смотреть, и потом ю вынесли на другую фатеру, и потом ю стали мыть, роздели, роскрутили, и женщина оказалась.
115
Гость[67]
Потом опеть жил мужик такой богатый, богатый, с своим семейством. Ну, у них была больняя тётка, может быть, своя, или чужая; нездорова была, так по бедности держали. Потом ён никакого нища брата не пускал к себи и не знался с беднякамы. Ну, потом шол в церьков, Бога в гости стал звать. Потом ковры были посланы от самого дома до церьквы. Ну, потом ён своих родных спрашываэт: «Был ли в гостях такой-то, проходящей какой-нибудь?» Там отвецяли, што не был, не видали никого. Ну, потом на другой день эта тётка и померла нездоровая. Ну, потом на инный день ю похоронили уж, приходит к им такой нищий старицёк, даваэтця к им к ноци. Ну, ёны его и пустили; просит ради Христа воды напитьця и поужинать. Ну, потом роспорядился этот богаць в тую фатеру спать ему, гди старушка лежала. Ну, потом ён утром встал, благодарность отдал и пошол. Ну, потом на инну ноць эта тётка
