— Но без вмешательства Бога…
— Кто знает? А существует ли план созидания Вселенной? — Мы оба автоматически посмотрели на звездное небо над нашими головами. — Если бы я осмелился мыслить как философ или специалист по религии, то я определил бы Бога как универсальную первоначальную силу. Не как мысль, не как библейского патриарха, который управляет человечеством с заботой о каждом из нас, а силу. Силу, возникшую одновременно с Вселенной в качестве части Вселенной. Разве все религии мира не есть жалкие потуги людей установить рамки этой не подлежащей определению силы? Силы, которую некоторые называют Богом.
К. К. вынул из нагрудного кармана сигару и закурил. Огонек светился оранжевой точкой в темноте. Он предложил сигару мне. Я удивил нас обоих тем, что взял ее.
— Когда можно ждать их обратно? — спросил я и зажег сигару спичкой, которую протянул мне К. К.
— Оуэх сам пишет, что это произойдет через 1 647 000 суток. Это значит — в течение ближайших пятнадцати лет. Может быть, в 2012 году? Самое позднее — в 2024-м.
— Они вернутся на Землю… — ошеломленно повторил я сам себе, не в состоянии осмыслить сказанное. Я попробовал представить себе последствия того, что рассказал мне К. К. Дым сигары разъедал рот. — Мы — далекие родственники.
— Ну правда это невероятно, Бьорн?
— Но зачем? Зачем они вернутся?
— Может быть, по такой абсолютно банальной причине, что хотят нам помочь.
— Зачем?
— Неужели не понимаешь? Чтобы сделать этот мир более удобным для жизни.
3
Когда я снова лег спать, я встретился во сне с Оуэхом.
Сначала я подумал, что нахожусь на чужой планете. Но когда Оуэх подошел ко мне, я понял, что мы оба здесь. В пустыне. На Земле.
Giddo-dom.
Он улыбнулся. Во всяком случае, я подумал, что он улыбнулся. Сказать трудно. Рот имел что-то очень слабо напоминающее губы… Вид у него был совсем не дружелюбный. Это правда. И все же я смог увидеть в нем что-то человеческое под широким балахоном: две руки, две ноги, шею и голову, только он был невероятно высоким и худым. Голова узкая, продолговатая, заостренная макушка. Он был лысым, но на самой макушке торчал пучок волос, и еще немного волос было за небольшими ушами. Нос казался слишком маленьким для такого длинного лица.
Бьорн.
Я не услышал его голоса. Его слова — или, может быть, мысли — сразу появились у меня в голове.
— Оуэх, — ответил я.
Он протянул костлявую руку и погладил меня по волосам:
Вы уже подготовились.
Он улыбнулся. Кажется, улыбнулся. На его бледном лице я почувствовал благожелательность. Несмотря на сон, я почувствовал желание познакомиться с этим добрым свободным существом, который умер давным-давно.
Не думай, это не сон, Бьорн.
— Не сон?
Сновидения связывают наши мысли наперекор всему, что нас разделяет: времени и пространству, жизни и смерти.
Он взглянул мне в глаза. Я не рассмотрел, какого цвета у него глаза. Протянул руку и потрогал его. Кожа была не как у человека. Толстая. Грубая. Красноватая.
— Оуэх…
Но что сказать ему, я не знал. Сон начал уходить от меня. Я попытался задержать его настроением, нежностью, которые исходили от этого удивительного создания.
Помни…
И он растворился.
Я открыл глаза и попробовал вернуть сон. Но ничего не вышло.
Мне уже не хватало Оуэха. Хотя он явился ко мне во сне.
Может быть, я узнал в нем самого себя. Одинокого. Не такого, как все. Оторвавшегося от дома. У меня есть некая странность: я идентифицирую себя всегда и с кем угодно.
ЭПИЛОГ
Здесь конец слова.
Пророк Даниил
Это не конец. Это даже не начало конца. Но это, может быть, конец начала.
Уинстон Черчилль
ВАВИЛОН
2560 год до Рождества Христова
«Сегодня ночью, — подумал он, — я умру».
Это факт, а не предположение. Стремление к тишине. Осознание… «Мое время здесь, на Земле, истекло». Да-да-да. Он чувствует грусть? Более всего он чувствует нестерпимую тоску по дому. Смерть, подумал он, есть всего лишь переход. Изменение.
Шаг, еще шаг, он поднимается по крутой лестнице до вершины пирамиды. От подагры ноги ноют. Он останавливается. Еще пять ступеней. Он задыхается. Он устал. «Теперь я остался один, — думает он. — Сегодня наконец дошла очередь до меня». Он переводит дыхание и двигается дальше. Его вытянутое тело неустойчиво. Он собирает последние силы и садится на трон, который воздвигли для него. Он любит сидеть здесь, на вершине пирамиды, смотреть в небо, на город и пустыню. В городе горят факелы и масляные светильники. Вавилон… Как долго он был его домом? Слишком долго.
Его кожа, красноватая, грубая, чешется и шелушится. С тех самых пор, как он прибыл сюда, он чешется, появились лишаи. Жуткое солнце пустыни! Он любит ночь. Темноту. Прохладные ветерки, полные ароматов. Над ним купол неба с обилием звезд. Он любит небо. Много лет тому назад, прибыв в город у моря, он тихо радовался, сидя в одиночестве на берегу и глядя на горизонт. У каждого моря есть берег. Небо безбрежно. Из города доносится шум голосов людей, лай собак, звуки струнных инструментов, нежное звучание дудочки. Он чувствует запах пищи — даже после многих лет пребывания здесь у него все еще есть проблемы с их пищей — и сладкий запах, который тянется с полей, где растут дыни.
Когда костры потухают и город замолкает, он шагает по ступенькам вниз, к зиккурату. С трудом доходит до входа. И останавливается. В последний раз смотрит на окружающую местность и на город. Поднимает взгляд к звездному небу, наполняет легкие воздухом — отвратительным сухим воздухом пустыни — и медленно выдыхает.
Послание написано. Одно слово за другим, одну строку за другой писал он текст, потом спрятал его для потомков. Текст на золоте, который рассказывает, где найти его тело и все то, что он оставил. Манускрипт на серебре, который рассказывает историю его жизни. И копию двух текстов, написанных на материале, который он привез из дому. Он хорошо спрятал рукописи — в пирамиде одного из властителей Египетского царства. Как же того зовут? Не вспомнил. Все эти чужие имена… Когда смогут люди понять то, что написано в манускрипте? Через тысячу лет? Через пять тысяч лет? Губы растягиваются, можно назвать это улыбкой. Через десять тысяч лет? Или никогда? Как примитивны эти люди! Наивные, простодушные, невероятно примитивные. И опасные. Для себя. Друг для друга.
