ВСТУПЛЕНИЕ
Сразу после наступления темноты подул ледяной пронизывающий ветер. Он поднимал черные воды Темзы, бил о борта стоявшие на якоре корабли, так что они едва не срывались с натянутых цепей. Наверху на скрипучей виселице раскачивались гниющие трупы трех местных пиратов — пляска мертвецов под жуткую музыку. Проносясь по переулкам, ветер очищал их, замораживая грязь и помои, и прогонял во тьму хищных представителей рода человеческого, которые не гнушались охотиться на бедолаг, оказавшихся на улице в такое время.
Стоявшая на отшибе, заброшенная церковь Сент-Мэри-Ле-Боу[1]подставляла под удары ветра резной кирпич и деревянные панели. С кладбища доносились стоны и бормотанье, когда ветер принимался за листья и ветки деревьев, когда тряс и гнул хрупкие деревянные кресты на могилах. Ветер хлопал ставней холодного темного храма, и жуткий вой проникал в щели осыпающегося здания. В церкви было пусто и тихо, разве что изредка стремительно пробегала крыса да слышался неторопливый стук дождевых капель, сочащихся сквозь щель в потолке, отчего стена заплесневела, а на полу натекла зеленая непросыхающая лужа. Перед главным престолом сидел, выпрямившись, мужчина. Мягкие пухлые руки сжимали резные подлокотники, словно он старался убедить себя в том, что, пока он сидит тут, ему ничего не грозит, он под защитой Церкви. Все же ему было страшно. Большими выпуклыми глазами он всматривался в темноту, стараясь разглядеть Их и понять, придут Они или не придут. Он страшно согрешил, будучи одним из Них, он страшно согрешил, убив одного из Них, и Они этого не забудут. Бог тоже не забудет. Пальцы человека ощущали вырезанные на подлокотниках буквы. «Hic est terribilis locus» — сие место ужасно, Дом Бога, куда Ангелы прилетают и молятся перед Белым Телом Иисуса Христа. И здесь он тоже согрешил, согрешил ужаснее прежнего, поступил отвратительно в надежде умерить терзавший его ужас и отчаяние. Перед глазами возникло лезвие кинжала, из-за которого он сидит тут, как оно скользнуло в мягкое горло — словно это было во сне — легким движением, будто ложка вошла в сметану. У него не было намерения совершить убийство, тем не менее он это сделал, отныне он — убийца и должен скрываться не только от Королевского Правосудия, но и от того, что еще ужаснее. Несчастный вздрогнул, когда птица или летучая мышь, подхваченная ветром, ударилась в узкое, закрытое ставнем окно над его головой. Пристально вглядываясь в оконную нишу, он вдруг услыхал легкий шум в дальнем конце церкви и медленно повернул голову, чувствуя, как волосы у него на голове встают дыбом. Они пришли и стояли теперь, освещенные факелом, в плащах с капюшонами — порождение самой тьмы, черная стая зловещих ворон посреди светового круга. А затем бесшумно двинулись к сидящему — тот застонал и в ужасе забился глубже в кресло, не чувствуя, как теплая жидкость пропитывает панталоны на толстых ляжках. Его пальцы впились в подлокотники, голова упиралась в спинку кресла, и взгляд метался туда-сюда. Должен же быть, наверняка должен быть способ спастись от надвигавшегося на него ада. Можно было бы попытаться убежать, вот только нет сил даже пошевелиться. Наверно, из-за вина! Если бы не отяжелели руки и ноги, он бы ускользнул от этого приближающегося кошмара.
1
Эдуард, король Английский и герцог Аквитанский, сидел в небольшом покое своего дворца в Вестминстере. О том, что он прибыл в столицу, тем более по настойчивой просьбе лорд-канцлера Роберта Барнелла, епископа Батского и Уэльского, знали немногие. Измученный дорогой, Эдуард наклонился над маленькой, докрасна раскаленной жаровней, поплотнее завернувшись в плащ и стараясь не обращать внимания на холодный ветер, который безостановочно стучал в деревянные ставни. Наконец король встал и пересек комнату, желая убедиться в том, что окна крепко заперты. Снаружи стояла тьма, город и реку укрывал плотный туман, и жуткую тишину нарушали лишь стоны ветра и вой бродячих собак. Король вздрогнул и поежился, когда по камышовым циновкам пробежала крыса. Тут слишком много темных углов, куда не достает свет факелов, подумалось ему.
— Всюду тени, — пробурчал он и, вернувшись к жаровне, принялся внимательно разглядывать тени в собственной душе.
Первым он вспомнил отца, короля Генриха, утонченного любителя наслаждений, озабоченного лишь собственными удобствами и удобствами своих фаворитов с нежной кожей и нежными голосами. Генрих только и думал, что о строительстве своего бесценного аббатства здесь, в Вестминстере.
Потом мысленному взору Эдуарда предстали другие, куда более грозные фигуры — де Монфоры: Симон с соломенными волосами и его заносчивые задиристые сыновья с улыбающимися лицами и сердцами предателей. Когда-то Симон был его близким другом, и Эдуард даже пошел вместе с ним против короля-отца, чтобы изменить жизнь в стране к лучшему, но благие мечты обернулись страшным сном. Генрих был всего лишь неважным королем, но де Монфор и другие алчные бароны оказались властолюбцами, стремящимися лишь к личной выгоде. И худшим был де Монфор, он связал себя с поклонниками Сатаны, отправлявшими мерзкие обряды, — этих нечестивцев проклятая семейка подобрала в тихих роскошных провинциях Южной Франции. Даже мертвый де Монфор, угрюмо размышлял Эдуард, тянет руку из могилы, чтобы через столько лет напомнить о себе. Впрочем, королю часто не давала покоя мысль о том, что де Монфор, может быть, вовсе не умер, а до сих пор возглавляет тайные шабаши и подсылает убийц, преследующих Эдуарда, словно натасканные на погоню охотничьи псы. Король посмотрел на белый неровный шрам на правой руке.
— Де Монфор умер! — прошептал он, обратившись к жаровне. — Убит много лет назад в Ившеме.
Король вглядывался в мерцающие угли, и красные язычки пламени напоминали ему о дне пожаров и убийств, случившемся лет двадцать назад среди зеленых лугов и яблочных садов Ившема. Он со своими войсками выступил против Симона. Его флаги громко хлопали на ветру. Летний день быстро померк, небо стремительно закрыли грозовые тучи, и гром и молнии сопровождали закованную в броню конницу, которая атаковала немногочисленную, загнанную в капкан армию бунтовщиков. Эдуард не забыл, хотя с тех пор ему пришлось участвовать не в одной битве, как войска сошлись в сражении в Ившеме и он обагрил меч кровью мятежников. В конце концов живым остался лишь один — закованный в броню Симон, он проскакал на коне по трупу своего телохранителя, осыпая насмешками королевских воинов и вызывая их на последний бой. А Эдуард сидел в седле и смотрел на гибель мятежного барона. Неожиданно буря стихла, словно ее не было, и в слабых лучах солнца засверкала рубиновым водопадом кровь, хлеставшая сквозь дыры в броне Симона. Тело барона разрубили на куски. Эдуард содрогнулся, в испуге припомнив, как в пылу схватки приказал своим людям скормить останки врага голодным волкодавам.
— Нет, — пробурчал Эдуард. — Симон точно мертв.
