Книга Сто дней Наполеона - Эдит Саундерс

Другая забота императора — его законодательство. Между 1802 и 1804 годами был введен знаменитый 25-страничный Гражданский кодекс — тот самый, о котором Наполеон впоследствии скажет: «Моя истинная слава — не в сорока сражениях, выигранных мною: Ватерлоо изгладит память обо всех этих победах, но что не может быть забыто, что будет жить вечно — так это мой Гражданский кодекс». Этот кодекс, являющийся стройной компиляцией из римского права, обычаев, королевских ордонансов, судебной практики старых парламентов, учений французских средневековых и ренессансных правоведов и революционных декретов, стал своего рода исполнением обещания, данного в 1790 году установить в стране единое законодательство. Данный документ закреплял установленный в предыдущие годы принцип равенства всех перед законом и подтверждал отмену едва ли не последней феодальной институции — поземельной ренты. Вслед за Гражданским кодексом в 1806 году был введен Гражданский процессуальный кодекс (Устав гражданского судопроизводства), в 1807 году Коммерческий кодекс (Торговое уложение), в 1810-м — Уголовный (полное название: Уголовный, исправительный и полицейский), а в 1811-м Уголовно-процессуальный (Устав уголовного судопроизводства) кодексы. Проводятся также серьезные экономические преобразования: например, закон 17 жерминаля XI года (7 апреля 1803) обращает счетную монету, чья стоимость в дореволюционной Франции произвольно диктовалась королем, в реальную и устанавливает единую денежную единицу на основе серебряного металла с фиксированным его отношением к золотому эквиваленту; кроме того, наряду с металлическим обращением был организован новый вид бумажного обращения в виде банковских билетов.

Наполеон сам — главный автор своих реформ, кодексов и указов, вникающий в каждую деталь и каждой мелочи уделяющий внимание. Граф Жан Антуан Шапталь, член Государственного совета, вспоминал: «За четыре года консульства он собирал несколько советов каждый день, на них поочередно обсуждались все стороны управления, финансов, законов; и так как он был одарен замечательным умом, первый консул часто предлагал глубокие комментарии и очень здравые рассуждения, поражавшие даже знатоков Эти совещания часто продолжались до пяти часов утра, потому что он никогда не оставлял дело нерешенным, пока сам не приходил к определенному выводу».

Вся Франция становится продолжением единой императорской воли. Политика, экономика, законы, образование — все строится по принципу, с поистине наполеоновской краткостью сформулированному на Святой Елене: «Единоначалие — самое важное в войне». Поэтому император сам пишет законы, поэтому сам же разрабатывает планы военных операций, в большинстве случаев даже не удосуживаясь посвятить своих маршалов и генералов в те или иные подробности: Абсолют самодостаточен и не нуждается ни в чем, кроме материала для своей творческой экспансии.

Однако вот военный гений Абсолюта, хотя и неоспорим, тем не менее несколько преувеличен. Многие действия Наполеона ошибочны, иные расчеты неверны: взять хотя бы Австрийскую кампанию 1809 года, план которой разрабатывался императором и неудачи в процессе которой были благополучно списаны на Бертье. А между тем Наполеона окружает целая плеяда талантливейших военачальников, зачастую (как минимум) не менее гениальных, нежели сам Бонапарт: таковы прежде всего Даву, Массена и Бертье. (Здесь мы вообще сталкиваемся с парадоксальной ситуацией, едва ли разрешимой в рамках беглого исторического экскурса: с одной стороны, военный гений Наполеона не терпит никакого постороннего вмешательства, хотя планы кампаний и составляются совместно с начальником штаба Великой Армии Бертье; с другой стороны, значительное число стратегических комбинаций и тактических удач лежит «на совести» французских маршалов и генералов, вынужденных проявлять самостоятельность хотя бы в силу непредсказуемости обстоятельств. Поэтому, несмотря на реально осуществляемое императорское единоначалие, мы можем констатировать коллективный характер побед французского оружия.) Об особой роли Бертье, участвовавшего в разработке планов всех наполеоновских кампаний (кроме кампании 1815 года), мы уже упоминали. В качестве иллюстрации приведем только один отрывок из вюрцбургского донесения Бертье от 1 октября 1806 года: «Мне необходимо три дня на самую спешную рекогносцировку позиций маршала Лефевра у Кенигсхофена. Между тем я тут один, и ни дней, ни ночей не хватает на изготовление всех Ваших приказаний и частных распоряжений по армии Я отправил доверенных офицеров для рекогносцировки и отчасти уже предупредил исполнение распоряжений, которые Ваше Величество изволили сделать». Наполеон щедро награждал своего начальника штаба, однако жизнью его манипулировал по своему усмотрению: так, например, однажды в полуэпилептическом приступе гнева избил маршала головой об стену, в другой раз женил его, выбрав вице-коннетаблю Франции невесту по собственному вкусу. Впоследствии император попытается развеять легенду о «сером кардинале» своих военных кампаний, но у него получится прямо обратное — на одной и той же странице наполеоновских мемуаров мы читаем следующее: «Бертье вел себя соответственно своему недостатку ума и ничтожеству. Никто иной не мог бы заменить ему Бертье».

Сходный случай и с другим наполеоновским маршалом — Даву. В результате ошибки в расчетах императора 96-тысячная армия Наполеона сражается при Йене с 55-тысячными прусскими фланговыми силами, в то время как в тот же день неподалеку, при Ауэрштедте, Даву с 26- или 27-тысячным отрядом вынужден стоять насмерть против 50 тысяч пруссаков. Оба полководца побеждают, однако сколь различны обстоятельства победы! Узнав о том, что Даву разбил главную прусскую армию, Наполеон резко бросает капитану из штаба 3-го корпуса: «У вашего маршала, видно, двоится в глазах» — и в 5-м бюллетене по Великой Армии объявляет действия Даву маневром своего правого фланга, упомянув, правда, о «выдающейся храбрости и твердости характера» прославленного подчиненного. Вообще, любая похвала, достающаяся другому, является в глазах Бонапарта ущербом его собственной славе. Странная мелочность пополам с мстительностью постоянно обуревает императора: после победы Моро при Гогенлиндене в декабре 1800 года он сообщает о ней Законодательному корпусу как о величайшем подвиге, однако позднее утверждает, что эта победа результат чистой случайности и австрийской ошибки; весьма неприязненно относясь к Лафайету и не в силах открыто репрессировать политического упрямца, Бонапарт каждый раз вычеркивает имя его сына, лейтенанта французской армии, из списков на повышение, несмотря на ходатайства генералов Себастьяни и Груши, последнему из которых Лафайет-младший спасает жизнь при Эйлау. Свет Божества не может быть умален никаким иным светом, слава Божества — ничьей иной славой.

III. Немеркнущий образ

Кстати, о славе. Трансформации и вариации образа Наполеона в сознании современников, не говоря уж о потомках, — интереснейшая вещь, прибавляющая немало поучительного ко всей мифологической фантасмагории вокруг имени Бонапарта. Так, скажем, в начале 1800-х годов парижская «Газета защитников отечества» совершенно всерьез утверждала, что само имя «Наполеон» по своим греческим (!) корням означает «Львиная долина», хотя уж школьные-то товарищи Бонапарта по Бриеннскому королевскому училищу были твердо убеждены, что в свете своих французских корней это имя читается как «Солома-в-Носу» (La Paille-au-nez). Огюст Барбье пишет с каким-то автопародийным восторгом: