Он часами ласкал неподвижное лицо. Наконец, она глубоко вздохнула и заплакала.
— Она жива, она спасена, — радостно прошептал Дэвид.
Наступила ночь. Он прижимал ее к себе… Она, казалось, погрузилась в мрачную беззаботность и не открывала глаз. Они не обменялись ни единым словом. Легкая дремота перешла в глубокий сон. Но он ощущал, что прогнившие балки пропитывались водой, и плот неспешно уходил под воду.
Когда наступил день, вода доходила уже до щиколоток. Он держал певицу на усталых и заледеневших руках. Старый причал медленно расставался со своим хозяином.
* * *
О! Иисус Христос, который шел по водам, аки посуху!
Эту молитву Дэвид Стоун обращал к небу, на котором начали рассеиваться тучи, открывая лоскуты лазури и пропуская робкие солнечные лучи.
О! Иисус Христос, который шел по водам, аки посуху! Спаси нас!
Плот опасно закружился на месте.
С невероятным усилием Дэвид Стоун поднял молодую женщину на плечи. Один из поплавков оторвался.
* * *
Дэвид стоял ногами на твердой земле!
Волны жестко били ему в грудь, но вода не была глубокой. — Я иду по воде, — обрадовался он, — я иду!
И внезапно увидел: шагах в ста от него стоял корабль.
* * *
Шхуна, шедшая по морю!
Подхваченная ужасной бурей в тридцати милях от Ингрэма в верхнем течении речки Хулмар, где морские суда большого тоннажа могут спокойно входить в глубокие воды, она была унесена из открытого моря мощной волной. И теперь судно застыло посреди болота, киль его завяз в иле. Судно уже не могло выбраться на водные просторы.
Но Дэвид Стоун пел от радости.
— Корабль пришел с моря! Она… Она… О, Иисус, я не зря молил о спасении, о великом чуде!
Он шел по илистому дну, которое пыталось засосать его. Вода уже накрыла его плечи; он глотнул ледяную воду; в глазах его потемнело.
— Я счастлив, — прошептал он, — я счастлив!
Шхуна была в тридцати шагах. Люди на борту увидели их.
Внезапно дно ушло из-под ног спасителя, и над их головами сомкнулись черные воды.
Мощные руки подхватили певицу.
Дэвид Стоун на поверхность не выплыл.
* * *
— А где мужчина, который вас нес? — спросили моряки.
— Мужчина? — пробормотала молодая женщина. — Мужчина?
— Он погиб! — опечалились моряки.
— Мужчина? — умирающим голосом промолвила она. — Я не знаю. Значит, меня нес мужчина? Я даже не видела его лица.
Сколопендра
— Твоя бабка была знатной ведьмой, Натансон! — воскликнул Бильсен. — Стоит мне вспомнить о ней, как у меня подкатывает к сердцу тошнота!
— Знатная! — согласился еврей, словно воспели хвалу его предкам.
— Вот уже четверть часа эта маленькая миллионноногая пакость не спускает с нас глаз, — проворчал Шлехтвег, третий студент.
А когда Бильсен и Натансон расхохотались, он извинился: — Я говорил не о бабке Селига, а об этой проклятой сколопендре.
Переулок, в котором размещалась мрачная комнатка, был настолько узок, что с помощью трости можно было разбить окна дома напротив.
В скупом свете второй половины октябрьского дня студенты наблюдали за гигантской сколопендрой, медленно ползущей по фасаду черного дома напротив.
— Моя бабка говорила, что трижды семь часов после смерти душа покойника отлетает в виде отвратительных животных и совершает разведывательный облет дома. И в это время она особенно опасна. Прошел ровно двадцать один час с момента смерти девицы Стурмфедер.
— Погань удивительно велика, — прошептал Бильсен. — Кстати, у нас не осталось ледяного кюммеля?
Бутылка была полной, и они щедро наполнили кружки из черного фаянса.
— Почему эта тысяченожка то и дело напоминает мне о Стурмфедер? — задумчиво продолжил Бильсен.
— Намеки, — сказал Шлехтвег.
— Нет, — возразил Натансон.
Внезапно комната погрузилась в тишину. Тишина была столь тяжелой, что им показалось, как дым из их трубок прижался к кружкам.
Потом начался ливень, капли стучали по стеклам с монотонным шумом, словно работала швейная машинка.
Сквозь окно виднелся тянущийся вдаль переулок, невероятно прямой и тонущий в пелене дождя и тумана.
Жизнь давно покинула его. Черная одинокая ворона на короткое время спикировала из тучи, чье жирное лицо было словно испещрено черными угрями, да стая голубей серебристыми искрами пронеслась над сверкающими крышами.
Бильсен первым разглядел насекомое, выползающее из тумана, но оно казалось далеким.
— Грязное животное, — сказал он. — Оно ползет так медленно, что ему понадобится пара часов, чтобы добраться сюда.
Они увидели, как из глубины переулка какими-то прыжками на хилых лапках надвигается громадное насекомое.
— Пара часов, чтобы выпить и покурить, пока мы не столкнемся с этой неизвестной тварью, — выдохнул Шлехтвег.
Насекомое с трудом ползло мимо фасадов, по которым хлестал дождь.
— Его природу не узнать, но оно очень уродливо. И почему я всё время думаю о сколопендре и девице Стурмфедер? — пожаловался Бильсен.
— Логично, — ответил еврей.
— Послушайте, — начал Шлехтвег, отхлебывая маленькими глотками кюммель, разбавленный водкой. — Надо понимать, что дом напротив абсолютно пуст. Жильцы из него нагрузили свою мебель на тележки и поспешно смылись. Там осталась лишь одна меблированная комната, в которой на кровати лежит мертвая Стурмфедер. Там нет ни одной живой твари, кроме… сколопендры.
— Она пробралась через щель, — кивнул Селиг.
— А что еще там движется, — жалобно простонал Бильсен. — Слышите? Слышите?
Тишина в доме напротив лопнула, как стеклянная палочка.
Послышался раздражающий и неясный шум.
— Это Стурмфедер, — прошептал Шлехтвег.
— Да, шум из ее кухни!
До них доносился привычный шум моющихся тарелок, перезвон чашек, журчание воды в мойке, стук посуды, которую ставят на место.
Потом раздался хлопок пламени в зажженной горелке, а через несколько минут запел чайник.
— Шторы плотно закрыты, — сказал Бильсен, — однако я знаю, что через грязный муслин «наблюдают за улицей и за этой штукой, которая ползет так медленно, так медленно…»
— Ого! Запах ее кофе! Я узнаю его, готов на пари.
