— И в чем тут смысл?
— Смысл в том, что ее трахали. Смысл в том, что не было никакого смысла.
Я думаю, что Вилли хотел сказать этим: его, Вилли, трахали. Его жизнь кончена в любом случае. Так чего ему переживать?
— Мне это не нужно, — бормочет он себе под нос, вешая носки обратно.
— Что ты имел в виду, когда написал, что крючок заброшен?
— А?
Я с недоумением смотрю на Айви, потом соображаю, что она прочитала то сообщение, которое я отправил ей по ошибке.
— Ты написал мне, что…
— Верно, верно. Я думал, что я был… э-э, из головы вылетело.
Айви потирает ямочку на подбородке и снова спрашивает:
— Ты упоминал в нем что-то о копе из отдела по убийствам.
Я кладу ручку на стол и говорю:
— Айви, я думал, что пишу Вилли, но отослал тебе. Полицейский задавал мне вопросы о Марке Ларкине. Ясно? Здесь ничего нет.
— Вилли? Вилли здесь больше не работает.
У меня что — начались галлюцинации? Разговаривал ли я сам с собой, когда думал, что разговариваю с ним?
— Айви, здесь ничего нет! — резко, как отец, отчитывающий ребенка, говорю я ей.
Она засовывает руки в карманы и уходит.
На следующий день к нам в редакцию привозят новый выпуск журнала — июньский или июльский, а может, и августовский. На обложке старлетка Ду Жур: на фоне бледно-голубого неба, а вокруг нее извиваются кобальтовые волны. Мисс Наносекунда обнажена, но белая морская пена отчасти скрывает ее прелести. Справа идут заголовки основных статей номера, и среди них:
ЛЕРОЙ УАЙТ — НОВЫЙ ЧЕРНЫЙ
В СТАТЬЕ ЗАХАРИЯ ПОСТА
Я, казалось бы, должен ликовать: моя статья попала в номер, и она занимает целых шесть страниц (две с половиной из которых отведены под фотографии Зельды Гуттиэрес, на которых Лерой Уайт в костюмах от Армани, Канали, Зедна и Валентино). И дело тут не только в стильном заголовке, а в том, что мое имя впервые напечатано на обложке журнала. В двух тысячах миль отсюда люди, которые знали меня семнадцатилетним юнцом, увидят мое имя и удивятся: «Гм, неужели это тот самый Захарий Пост?..» Несколько месяцев назад я от счастья подпрыгнул бы до потолка, пробив его, а заодно и потолок над ним, так что в воздухе летала бы штукатурка с пылью. Что же теперь? Ведь это мое имя напечатано красным цветом жирным шрифтом на голубом фоне Тихого океана. В сантиметре справа от буквы «т» в слове «Пост» — край белой пены и бронзовый локоть фотомодели. Гм, неужели это тот самый Захарий Пост? Я беру в руки журнал и ощущаю тяжесть рекламы «Шанель», «Поло», «Абсолюта», «Хермеса», «Картье», «Ревлона» и «БМВ», я чувствую запах духов. Это не Захарий Пост, нет, это всего лишь мое имя, сотканное из сотен бесконечно малых точек ярко-красного и желтого цветов на фоне моря из миллиона бесконечно малых точек голубого. Это не море и небо, и не Девушка-Мгновение, а миллионы и миллионы крошечных точек. Всего лишь.
* * *
Первое большое собрание без Марка Ларкина состоялось четыре дня спустя после его безвременной кончины. Мои мышцы, которые были в течение долгих месяцев напряжены так, что должны были вот-вот лопнуть, теперь наконец расслаблены. Думаю, что я вернул, по крайней мере, пять лет жизни из тех десяти, которые забрал у меня Марк Ларкин.
Это хорошее совещание: продуктивное, протекающее в дружеской обстановке и приносящее удовлетворение. Вот ради таких часов, пролетающих незаметно, стоит заниматься нашим делом. Мы все — образованные, начитанные, веселые и умные люди. В какой еще профессии я нашел бы таких коллег? Здесь нет расползающихся вширь зловонных бездельников, с сонными взглядами и спутанными волосами, которые окружали бы меня, работай я в «Старбакс» или «Кинкос».
Я вношу предложения, Бетси записывает их, а другие развивают мои идеи, таким образом процесс идет. Я предлагаю тему для статьи и даже рекомендую поручить ее молодому Берстину, отпустив шутку. Тогда кто-то сминает лист бумаги в шарик и бросает его в меня. Я уверенно отбиваю его головой в сторону Айви, которая, словно в игре в волейбол, делает пас Жаклин, а та отправляет «мяч» на пол. Один из трех голливудских режиссеров, находящихся на пике популярности, снизошел до интервью, из которого выйдет «гвоздь» номера, и ваш покорный слуга получает это задание. Предлагают поездку в Лос-Анджелес, и на этот раз действительно деловую: мне не придется ожидать в трейлере или гостиничном номере, а также читать по двадцать журналов кряду в «Деревне гамбургеров».
Все так и продолжается, пока…
Пока Шон Джефферсон не предлагает две блестящие темы для статен.
— Бог мой, почему это не моя идея, — говорю я в первый раз.
— Бог мой, почему и эта идея не моя, — говорю я во второй.
— Шон, не забудь распечатать статью о Пьере Модо сегодня после обеда и раздать ее, — просит Бетси.
— Конечно, — отвечает Шон протяжно. — Я сегодня поздно обедаю, поэтому все будет готово часам к трем.
Предположительно Шон не знает, что мы с ней являемся кандидатами на место Марка Ларкина. Я — просто один из коллег для нее. Для меня же эта праправнучка плантаторов-рабовладельцев с медовым цветом кожи является препятствием, блондинистым булыжником на дороге, который мне нужно отбросить на обочину.
Поэтому, после того как совещание завершается, я иду в грязную кофейню, сажусь за стойку и проверяю результаты всех боксерских поединков в «Дейли ньюс». Возвратившись на рабочее место, я копаюсь в своем компьютере и нахожу тот файл, над которым работает Шон. Это статья на три страницы о молодом снобе-французе, торговце произведениями искусства, недавно перебравшемся в Нью-Йорк. (Статья больше о его квартире, чем о нем самом.) Я беру предложение: «Мягкий свет просачивается внутрь сквозь прорези и освещает шкаф „Луис Кваторз“ Пьера Модо, поигрывая на кофейных завитках столетнего красного дерева» — и с помощью нескольких щелчков здесь и пары перетаскиваний там превращаю в такую уродливую фразу («Мягкий свет сочится в их щели…»), которую может построить любой человек, способный лепить слова друг к другу и писать, хотя и с ошибками. Ах да, я играюсь еще и с орфографией.
Проделка удается. Бедная Шон выкатывает статью в печать без предварительной проверки, и к тому времени, как она попадает в мой ящик, на нее уже нанесена паутина карандашных росчерков: пять или шесть человек, прочитавших статью до меня, исправили ошибки и оставили свои замечания по поводу чудовищной грамматики. Я исправляю ошибку в слове «заветках» (никто из предыдущих гениев не заметил ее) и убираю ненужный знак препинания (который я даже не вставлял!), затем передаю статью другим редакторам для придания ей завершенного вида.
Да, я ощущаю себя мерзопакостно и в этом эпизоде. Марк Ларкин хотя бы заслуженно получил. Но крыса должна делать то, что полагается крысам.
* * *
— Господин Пост?
