— Фуше хорошо делает свое дело. Ни один заговорщик не убежит от него.
— Фуше — это всего лишь один человек. Ваших же врагов очень много.
Бонапарт невесело усмехнулся:
— Значит, вы хотите, чтобы я поверил, будто в этом деле мы компаньоны?
— Это Цезарь сказал: «Враг моего врага — мне друг»?
Бонапарт покачал головой:
— Мне жаль вас, Дэниел. Если он собирался убить Лорелею, то для этого у него уже была сотня возможностей.
Дэниел начинал паниковать. Но вдруг его осенила одна мысль. Он вспомнил привередливость отца Эмиля, его привычку все чистить и переставлять, как будто он что-то искал.
— Сначала Эмиль отвезет ее назад в приют, я в этом уверен.
— Почему?
Дэниел глубоко вздохнул. Время, когда нужно было хранить тайны, прошло.
— Отец Джулиан, настоятель приюта Святого Бернара, хранил наследство, которое оставил Лорелее ее отец.
Бонапарт заинтересованно взглянул на Дэниела: — Людовик оставил сокровища? Дэниел кивнул.
— Откуда вам известно?
— Я обнаружил упоминание об этом в бумагах отца Джулиана. Уверен, что отец Эмиль пойдет на любой обман, чтобы только ближе подобраться к сокровищам.
— Ах, жадность! А теперь я хочу кое-что выяснить. Где находятся эти сокровища?
Дэниел заскрежетал зубами.
— Не знаю. Где-нибудь в приюте, — он бросил взгляд на карикатуру и в душе у него все сжалось. Его Лорелея была слишком хрупкой, чтобы сразиться с таким вероломным человеком, как отец Эмиль.
— Послушайте, как только сокровища будут найдены — они ваши. Вы можете забрать их и все, чем я владею, только позвольте мне пойти к ней.
— Слишком уж быстро вы распорядились состоянием своей жены, сударь.
— Как ее муж я имею на это право. Все, что мне нужно — это Лорелея, генерал. Живая и невредимая.
— Мне не нужны деньги Людовика, — сказал Бонапарт. — У моих ног вся Европа. Кроме того, вы являетесь узником Республики. У вас нет никаких прав.
— Таким же узником был у карфагенян Регул, — ответил ему Дэниел, мысль уже начинала формироваться у него в голове.
Глаза Бонапарта заискрились.
— Точно, был. Вы изучаете классику, а? Дэниел провел рукой по волосам:
— Я сыграю роль Регула, и очень охотно.
— Он заключил очень дорогую сделку.
— Именно это я и собираюсь сделать, сэр, — он проглотил ком, который стоял в пересохшем горле.
— Любовь, — пробормотал Бонапарт, скривив рот в иронической усмешке. — Какими глупцами мы становимся из-за нее.
Дэниел посмотрел на него и нахмурился.
— Мы говорим не о любви, а о человеческой порядочности. Лорелея — единственная в своем роде. У нее золотое сердце и дар целителя. Как вы можете сидеть, сложа руки и позволить такому преступнику, как отец Эмиль, лишить мир истинного сокровища?
— Это любовь, чистая и искренняя. Это же так ясно, — сказал Бонапарт. — Вы беседуете со мной о классике, заключаете отчаянную сделку. Посмотрите на меня, ради Бога, и признайтесь, что любите девушку.
Дэниел посмотрел на бесстрастное лицо первого консула:
— Я обманывал ее. У меня нет прав…
— К черту ваши права. Вы любите внебрачную принцессу. Она любит вас, — Бонапарт закрыл глаза и потер переносицу. Вдруг он показался старше своих тридцати лет. Мудрее. — Считайте себя счастливчиком, потому что у вас есть ее преданность и любовь. Восемь лет вы мучались от сознания вины после гибели ваших подчиненных в Тюильри. Это чувство надломило вас, мой друг, и будет мучить, пока вы сами не избавитесь от него.
Дэниел обхватил себя руками за плечи. Что еще известно Бонапарту? Что Дэниел был любовником Жозефины? Не потому ли он не захотел слышать правду об украденном золоте?
Бонапарт покачал головой.
— В этой жизни так мало счастья. У вас есть прекрасная женщина, которая любит вас, — голос его стал хриплым, а глаза смотрели куда-то вдаль. И Дэниел понял, что Бонапарт говорит о делах, близких его собственному сердцу. — Да, она любит вас, а вы любите ее. Как легко объединяются сердца. Знайте, что первый консул Республики завидует вам.
Дэниел от удивления замер. Этот солдат, этот завоеватель обладал романтичной натурой поэта.
Натурой, которая болезненно переживала предательство своей жены.
— Я очень люблю ее, — прошептал Дэниел, прижимаясь лбом к решетке и произнося слова, которые так хотела услышать Лорелея.
«Когда? — лихорадочно соображал он. — Когда я отдал ей свое сердце?». А только что он обещал отдать свою жизнь, чтобы спасти ее. И это, Ворон-то, бездушный наемник, вечный бродяга? Когда ее жизнь стала для него важнее собственной? И почему он больше не боится признать все это? Но признать ошибки никогда не поздно. «Лишь бы не было поздно их исправить», — невесело подумал Дэниел. Лорелея легко проложила себе дорогу в его сердце, зажгла пламя в холодном-пепле, вдохнула жизнь в мертвую душу.
— Мне-то какая от этого польза? — спросил Дэниел. — Я сижу в тюрьме, меня обвиняют в организации побега заключенного.
— Здесь вы ошибаетесь, мой друг. Не только в этом. В Шантэрэне был убит человек. Вы отвечаете и за это преступление.
Дэниел хотел уже возразить, но заставил себя отказаться от этой мысли. Чтобы спасти свою собственную жизнь, ему придется выдать Сильвейна. Но они с Сильвейном делали одно дело.
— Значит, вы хотите позволить якобинцу расправиться с невинной девушкой и прибрать к рукам сокровища Людовика? — спросил Дэниел.
— Вы слишком быстро забегаете вперед. Прежде чем я приму решение, нам нужно еще кое-что обсудить. Старый каноник, отец Ансельм, обвиняет вас в убийстве одного из его братьев.
— Я действовал в целях самозащиты, — заявил Дэниел. — Отец Гастон был роялистом. Он защищал Лорелею. Мне кажется, он мечтал выдать ее замуж за благородного человека, чтобы не разбавлять королевскую кровь Лорелеи кровью простолюдина. Бонапарт нахмурился:
— Глупая мечта.
— Конечно, но, должно быть, отец Гастон верил в нее. Он поплатился за это своей жизнью, — Дэниел вспомнил о священнике, который летел с обрыва с пронзенной стрелой грудью. — Ей-богу, в конце концов, мы преследовали одну и ту же цель — защитить ее жизнь, — прошептал он. — Почему мы не могли делать это вместе?
— Тайны, — пробормотал Бонапарт. — Они убивают, как яд.
Наступила тишина. Дэниел ждал.
Первый консул пристально взглянул на Дэниела.
— Регул, говорите? — наконец заметил он. — Я уже давно не вспоминал эту историю. Мне бы хотелось увидеть, есть ли у Ворона честь.
