На самом деле в христианском Средневековье цветовые системы долгое время структурировались вокруг трех полюсов: белого, черного и красного цветов, иными словами, вокруг белого и двух его противоположностей. Но две эти противоположности не имели между собой никакой связи, не противопоставлялись и не дополняли друг друга[690]. Поэтому на рубеже тысячелетий для шахматных фигур было выбрано сочетание белый/красный, наиболее задействованное на тот момент в эмблематике и цветовых кодах. Два века спустя этот выбор был, однако, поставлен под сомнение и постепенно утвердилась идея, что сочетание белый/черный предпочтительнее сочетания белый/красный. Ведь за это время черный цвет заметно улучшил свою репутацию (цвет Дьявола, смерти и греха стал цветом смирения и воздержания, двух добродетелей, завоевывающих популярность), а главное — широко распространились теории Аристотеля о классификации цветов, выдвинувшие белый и черный в качестве двух крайних полюсов всех цветовых систем. С тех пор оппозиция белого и черного стала восприниматься как более резкая и более многозначная, чем оппозиция белого и красного.
На шахматы, игру умозрительную, даже «философскую», не могли не оказать влияния эти сдвиги в системе мышления. На протяжении XIII века красные фигуры на шахматной доске постепенно уступали место черным. К середине следующего столетия красные фигуры, не исчезнув полностью, стали редкостью: игра в шахматы была вполне готова примкнуть к тому черно-белому миру, который стал приметой европейской цивилизации Нового времени. А возможно, даже и сыграла свою маленькую роль в его создании, наряду с печатной книгой, гравюрным изображением и протестантской Реформацией. В самом деле, что может быть более черно-белым, чем шахматная доска?
А то, что подходит для фигур, подходит и для шахматной доски: переход от красного к черному приводит в XIII веке и к окончательному преобразованию игрового поля: теперь оно состоит из шестидесяти четырех чередующихся черно-белых клеток. Эта структура, которая стала для нас сегодня символом игры в шахматы, на самом деле появилась и стала использоваться довольно поздно. Долгое время и на Востоке, и на Западе в шахматы играли на досках, которые выглядели иначе: иногда доска состояла из чередующихся красно-черных или красно-белых квадратов; иногда — и этот вариант был более распространенным и более древним — она была просто расчерчена вертикальными и горизонтальными линиями на шестьдесят четыре клетки. Вопреки распространенному представлению, в шахматы не обязательно играть на поле с чередующимися клетками двух разных цветов. Достаточно и монохромной поверхности, просто расчерченной на клетки. В действительности первые индийские, персидские, арабские и даже западные шахматисты часто довольствовались подобным полем, которое можно было нарисовать мелом на камне или начертить пальцем на земле. На некоторых миниатюрах XII—XIII веков мы видим такие шахматные доски с монохромными клетками. Однако в конечном итоге утвердилась двуцветная структура «в шашечку», которая использовалась в других играх еще с Античности (а именно в играх-предшественницах шашек), ведь она позволяла нагляднее представлять ходы и лучше различать основные фигуры каждой армии, которыми теперь стали два альфина (древних слона, превратившихся в епископов или шутов).
Бесконечная структураПрежде чем занять место на шахматной доске, шашечная структура уже играла важную роль в средневековых представлениях и символике. Будь то архитектурное украшение, напольное покрытие, геральдическая фигура (например, шахматный щит Паламеда), одежда жонглера или шута, счетная доска абак или что-то иное, — где бы эта структура ни использовалась, она всегда содержала в себе динамическую коннотацию, связанную с движением, с ритмом, с musica (одно из ключевых слов средневековой эстетики) и даже с переходом из одного состояния в другое. Поэтому она применялась — в определенных местах, при определенных обстоятельствах, на определенных носителях — для обозначения особых ритмов или ритуалов. Например, в дворцовых залах или на полу в церквях чередующиеся двуцветные квадраты знаменовали проходящие там церемонии: вассальную инвеституру, феодальный оммаж, посвящение в рыцари, венчание, монашеские обеты, коронование, похороны, все четко выраженные ритуалы перехода. Мозаика XII века на полу поперечного нефа церкви Сан-Савино в Пьяченце изображает не просто рисунок в шашечку, а настоящую шахматную партию, противопоставляющую двух игроков[691]. В литературе герб с шахматным рисунком подчеркивает неоднозначность его обладателя.
«Шахматный» щит Паламеда — язычника, ставшего христианином, — не только обозначает его как изобретателя игры, но и указывает на его двойственность, а также на его обращение (ритуал перехода в полном смысле слова). Прямое значение и дополнительный смысл в этом случае тесно связаны. Но есть одна область, в связи с которой, волей средневековых авторов и мастеров, роль шахматного поля как «медиума» была прописана особенно ярко: смерть. Шахматная партия может ознаменовывать переход из этого мира на тот свет, а затевая игру со Смертью — эта тема периодически повторяется в литературе и иконографии, начиная с XIII века, — игрок заранее обрекает себя на проигрыш. Богатая символика шахматной доски в шашечку, связанная одновременно с динамикой, музыкой, идеей перехода и смерти, была востребована и европейской культурой Нового и Новейшего времени. В XX веке, к примеру, у самого музыкального из всех художников — Пауля Клее — шахматный рисунок стал излюбленной живописной темой, а кинорежиссер, более других увлеченный метафизикой, — Ингмар Бергман — снял в своем замечательном фильме «Седьмая печать» последнюю и извечную шахматную партию, в которой рыцарь противостоит Смерти.
Шахматное поле, знак смерти, также является знаком вечности. Его структура бесконечна. Для игры необходимы шестьдесят четыре клетки, но и четырех достаточно, чтобы представить всю структуру со всеми ее особенностями. Четыре двуцветных противопоставленных квадрата — по два в каждой диагонали — уже образуют ритм, зачин, открытую структуру, способную размножаться простым партеногенезом. А шестьдесят четыре квадрата — это круговорот, устремленный в бесконечность. Для общества, которое обращает особое внимание на символику чисел и которое часто видит в них не количество, а скорее качества, эти шестьдесят четыре клетки являются полем для выстраивания самых продуманных символических конструкций. Однако число 64 изобретено не средневековым Западом, а унаследовано от азиатской культуры, где оно всегда было многозначнее, чем в Европе. Его значение целиком построено на значении числа 8, которое, будучи возведено в квадрат, дает 64 и ассоциируется с пространством земного мира: есть восемь сторон света, четыре главных и четыре промежуточных; восемь ворот, открывающих путь восьми ветрам; восемь гор; восемь столпов, соединяющих небо и землю. Эта исконная для Индии и для всей Азии система представлений, оперирующая числом восемь, послужила источником для шестидесяти четырех клеток шахматной доски, понимаемой как изображение мира земного в миниатюре.
