«Тьфу», — думала Поузи, но как удивительно тусклый голос Робина набирал силу и звучность, когда он читал стихи! Французы кивали в торжественной сосредоточенности, полные решимости разглядеть французские черты старой поэмы в новом обличье неуклюжих английских слов.
— Восхитительно, — сказала мадам де Дитрэзон, когда Робин закончил чтение, — а теперь обедать!
Во время обеда Поузи могла только бросать на Робина умоляющие взгляды, поскольку сидела между двумя французами, которые самым дружелюбным образом моргали глазами, но после первых нескольких минут проявления галантности они перестали говорить с ней по-английски. Она постаралась вспомнить одну-две французские фразы, чтобы снова вступить в разговор, но в голову ей приходили только строки из французских стихов.
— Où sont les neiges d’antan[214]? — сказала она месье Брикелю, сидевшему справа от нее, в надежде, что он воспримет эти слова как начало разговора о Вийоне[215]. Но он просто взглянул на нее с удивлением и отвернулся к француженке, сидевшей с другой стороны от него.
— A, nos amis les Anglais[216], — произнес месье Рекар, который сидел с другой стороны от Поузи.
Вероятно, Робин тоже, и, может быть, впервые, ощутил охлаждение между ним и его французскими amis[217], потому что, когда они шли домой, он сказал:
— Поузи, нам надо подумать о будущем.
Поузи, не раздумывая, согласилась, а позднее, поразмыслив, решила, что все, что она думала о будущем, было лучше, чем раньше.
Кипу разрешалось посещать ту, которая выполняла сейчас функции его родителей, два вечера в неделю, до одиннадцати часов, и поэтому сегодня Эми пригласила его сходить в кино и пообедать. Хотя они часто говорили по телефону, она хотела лично уверить его в том, что она не винит его за поведение сестры. Она тоже, в общем-то, хотела его видеть: знакомое лицо, свойский человек, американец, пусть и такой юный.
У него по-прежнему был неприступный вид, который сохранялся со времени приема у Жеральдин, и причиной его, как теперь знала Эми, оказался иск Керри, который по-прежнему его смущал. Эми планировала заговорить об этом, чтобы ободрить его; она хотела сказать, что ее это не беспокоит, что ее адвокаты уверены в том, что все обойдется и так далее. Все это было правдой. Какими бы основательными ни были претензии Керри к больнице, против нее обвинения были слабыми. Эми также должна была сказать Кипу, что уезжает в Калифорнию, и скоро. Она волновалась из-за этого, потому что Кип зависел от нее, и к тому же, по-видимому, она ему нравилась, что было совсем неудивительно, учитывая, насколько бедный мальчик одинок в этом мире.
— Что ты будешь? Croque-madame?[218] Обычно ты его выбираешь. Или что-нибудь другое?
— Croque-madame, — согласился Кип.
— Нам надо поговорить о том, что будет с тобой. Я скоро уезжаю в Калифорнию. Хочешь вернуться со мной и пойти в свою старую школу в следующем семестре? Или ты останешься здесь? Тебе придется выучить французский и еще много чего, если ты хочешь остаться.
— Почему вы уезжаете? Я думал, вы пока поживете здесь, вы купили квартиру и все такое?
— О, думаю, пришло время двигаться дальше и налаживать свою жизнь. — Эми расправила салфетку (serviette).
— Это из-за иска Керри, да? Это такая лажа!
— Это не твоя вина! Во всяком случае, уезжаю я не из-за этого. Все потому… не знаю, как объяснить… Я американка и должна жить в Америке. И у меня будет свой фонд, мне надо начинать работу… — Она не могла сказать ему другую причину: зачем обременять человека его лет интимными подробностями о любовных и интеллектуальных разочарованиях?
— Керри не так виновата, как ее адвокаты, — сказал Кип. — Они заставляют ее это делать.
— Знаю, — сказала Эми, недоумевая, почему Керри пригласила новых адвокатов, хотя у нее был господин Осуорси; и кто эти новые адвокаты? Это знает Сигрид.
— Думаю, им не следовало организовывать поминальную службу по Адриану без Керри, — сказал Кип.
— А они организовали? Я на самом деле ничего не знаю. По-моему, была только кремация. Разве они не ждут, пока твоей сестре станет лучше?
— Керри хотела там выступить, но они все сделали без нее. Я бы тоже выступил. Сказал бы о том, каким он был. Адриан был хорошим. Он хорошо ко мне относился. Мне его действительно жаль.
— М-м-м, я уверена, он был хорошим.
— Он был забавным, заставлял людей смеяться. Он готовил французские блюда: cassoulet[219] и такое мясо, жареное, в горшочке. Керри не может приготовить ни фи… ничего путевого. Мне не хочется, чтобы вы уезжали!
— Я понимаю. У меня самой сложные чувства, — призналась Эми.
— Чего бы мне на самом деле хотелось, так это чтобы вы купили этот чертов château, Эми. Говорят, у вас есть деньги, почему бы вам не купить французский замок? Богачи именно так и делают.
— Правильно, все, что мне нужно, — так это французский château, — засмеялась Эми, пораженная, что он знает о том, что она… богата, хотя, конечно, так оно и есть на самом деле.
— Во всяком случае, это было бы классно! Я бы приезжал сюда на Рождество, ну и на лето, конечно. А вы могли бы купить лошадь.
— Я не хочу лошадь.
— Каково это, быть богатым? — спросил Кип.
Эми задумалась. Ответа она не знала. Она еще не разобралась со своими смешанными чувствами вины и удовольствия, да и с теми обязанностями, которые, как она понимала, ложатся теперь на нее. Она старалась вести себя так, как будто все оставалось по-прежнему. Бегство в Европу оказалось побегом от самой себя. Эми быстро переменила тему: они стали говорить о том, что нового у Кипа, как будто Эми была членом его семьи. Как Гарри? Как идет выздоровление Керри? Эми с сожалением узнала, что Керри никогда не сможет полноценно ходить.
— Вам надо ее навестить, Эми. Никто не навещает, кроме меня. Руперт и Поузи вообще не приезжали, и никто не приехал, кроме господина Осуорси. Мадемуазель Уолтер вернулась в Вальмери, теперь у Гарри новая няня, Фарад, и Гарри скучает по мадемуазель Уолтер. Он был бы рад увидеть и вас. У него тоже есть чувства, как и у всех людей.
— Тебе не нужно все время читать мне нотации, я приеду, — сказала Эми. — Я знаю, что должна это сделать.
