Неожиданно для себя самого лейтенант медслужбы Ляхин открыл в «правлении» неофициальный врачебный прием и старался сделать для местных, что мог. Упирая, понятное дело, больше на советы и доступную ему несложную амбулаторную хирургию. Молодые матери приводили детей, молодые и не очень молодые бабки приводили внуков, а заодно рассказывали и про свое не сильно крепкое здоровье. Старушки, старики и пожилые мужчины сидели на лавочках перед домиком бывшего «правления» десятками, стучались в импровизированную смотровую со своими обычными проблемами, до боли напоминая ему ушедшее без оглядки мирное время. Сейчас казалось: отдал бы половину запланированной в молодости жизни, лишь бы жить вот так – занимаясь мирным делом в домике с открытыми настежь окнами, без рева чужих самолетов над головой.
Наслушался он за эти дни многого, преимущественно нехорошего. Но больше всего поразило его то, что на развалинах России вдруг сама собой выросла концепция феодализма в самой неприглядной, отвратительной ее ипостаси. Оставшись без присмотра со стороны государства, даже не только банды, а и одиночки начали грабить и подчинять себе своих собственных соседей. И в значительном числе случаев – не ради сиюминутного обогащения или перераспределения чего-то в свою пользу: это-то было не удивительно ни для кого. А ради попытки выстроить долговременную и совершенно натуральную феодальную пирамиду: с крестьянами внизу и держащими их в кулаках графьями сверху, над ними. За неимением графьев наверх лезли самые разные люди – и самой распространенной их прослойкой оказались «крепкие хозяйственники» нижнего звена. Знающие своих жертв в лицо, не боящиеся трудностей и крови и уверенно идущие к своей цели: обеспечить счастье себе и своим потомкам на поколения вперед. Да, за счет быдла. Говорили, что именно такое происходило сейчас в полудюжине поселков и деревень в ближайшей же округе: в Пальгино, Шархиничах, Среднем и так далее. Говорили, что ровно то же самое началось было и здесь, в Шапше. Где их всех попытался согнуть в бараний рог бывший сосед и земляк: человек побогаче, посмелее и покрепче других. Которому было мало того, что у него уже есть, которому хотелось много больше. И который начал пускать в ход сначала кулак, а потом и охотничье ружье, для того чтобы добиться своего. И который почти что добился – потому что в деревне остались лишь бабы, дети и безобидные на вид мужички старших лет, дети и внуки которых ушли воевать за Родину. Но в сельской местности вообще как-то не приживается безобидность в истинном значении этого слова. Переставшего быть окружающим добрым соседом человека убили вместе с теми, на кого он полагался как на соратников и исполнителей своей воли. Скотину разобрали по домам, имущество не тронули, побрезговали; его богатый дом стоял все на том же месте. На этом история феодализма в деревеньке Шапша завершилась. А кое-где – продолжалась с большим успехом.
– А то оставайтесь тут, – прямо сказала им та же Вера Сергеевна к вечеру пятого дня. – И вы нам нужны, и мы вам. Можете отсюда ходить, куда вам нужно.
«Только подальше», – договорил Николай про себя не оконченную ею фразу, и сам себе кивнул. И об этом он думал тоже. Вот только никаких перспектив такое сидение не имело. Поселятся они тут, будут жить-поживать. Молодые Костя Титов с Викой Петровой займут какой-нибудь дом; все остальные, включая его самого, быстро найдут себе по молодухе из местных. Заведут курей, будут вечерами самокрутки смолить на лавочках да вспоминать лихие денечки.
– Спасибо, теть Вера, – с чувством ответил он женщине. – Как бы ни сложилось – все равно спасибо. Может, и придется вернуться, тогда свидимся еще. Но нам ближе к железке и шоссейкам держаться надо, а от вас… Ничего, мы вот у вас отъелись, обшились… Пора работать.
– Ой, а то вы будто отдыхали тут… Вон сколько натащили вам.
Она показала на стол движением локтя – руки были заняты иголкой и холстиной. Сухарные мешочки Вера Сергеевна шила по штуке в минуту, в каждый армейский вещмешок таких входило по две-три штуки свободно. Сухари, похоже, делала вся деревня, и все они получались по-разному: у кого из хозяек хлеб выходил темнее, у кого серее.
– Вот еще пара, эти Шура дала.
Николай снова кивнул, и снова с чувством. Сколько стоят хлопчатобумажные носки в мирное время? Если «Сделано в Беларуси», то рублей 20 за пару: впрочем, они хреновые, и рвутся после пары стирок. Сколько стоят такие же простые носки сейчас, когда в день проходишь и пробегаешь по 30–40 километров? Угадайте.
– Ну что, пора?
Они все уже собрались на пятачке перед домиком «правления», заканчивая подгонять все, что требуется. Николай неодобрительно поглядывал на молодежь: и Фокин, и новенький стояли в обнимку с девчонками, больше стараясь наобниматься напоследок и про запас, чем проверить лишний раз укладку вещмешков или обувь. Геннадьев мрачно переглядывался с крепкой женщиной старше себя лет на пять, но стояли они по отдельности: что-то такое между ними в последний момент не то произошло.
– Ну, хватит уже. Взво-од!
Костя с Викой встали первыми, Геннадьев за ними. Молодые вышли из клинча, подобрали мешки с земли, закинули их синхронными движениями за плечи и поспешили встать за остальными. Собравшиеся местные притихли и чуть сдали назад. Их было человек пятьдесят: слишком много. Вообще зря. Да, здесь были свои, и они провожали своих и «совсем своего», но… Слишком много глаз, слишком много языков.
Николай произнес слова положенных команд сухо и спокойно. Внимательно оглядел застывший короткий строй, затем повернулся к местным. Много плачущих – в том числе мужчин, пусть и старых. Много тех, кто заплачет вот-вот. Не стесняясь, плачут совсем молодые девки. Плачет тетя Вера, подвывают оба ее малыша. На мгновение он столкнулся глазами с Женей – высокая, темноволосая, красивая. Нежная женщина с нежным именем… Тоже плачет. Нельзя смотреть. Вот пацаны стоят тесной кучкой, со сжатыми зубами и кулаками. С неприкрытой, черной завистью смотрят на своего, которого взяли. Которому уже 17 лет и который ростом, и сложением, и повадками похож на Фокина, как близнец. Такой же малолетний гопник. Свой.
– Спасибо, – отчетливо произнес Николай вслух. – Спасибо вам всем, и спасибо вам за все. Мы сделаем все, что сможем. В этом не сомневайтесь ни на минуту. Даже если нам не удастся найти никого из своих – мы будем работать сами. Нам пора.
– Прощайте, мальчики! Прощай, девочка моя! – вдруг громко, с натугой выкрикнула прямо сквозь слезы тетя Вера, и тут же, как по команде, громко заревели дети и начали кричать что-то все женщины и мужчины разом. Лейтенантские команды было не слышно никому, но свои смотрели на него и прочли их по губам. Развернулись: у троих за плечами автоматы, у Вики – снайперская винтовка со снятым прицелом. У замыкающего строй парня в выцветшей отцовской штормовке с неспоротой даже нашивкой «МИНГЕО СССР» – топор за поясом. Лучше, чем ничего. Скорым шагом Николай вышел вперед и занял свое место. Не оборачивался до самого поворота.
Марш до Рассвета занял полные четверо суток. Как и советовали местные, идти через Люговичи не стали. Бог знает, кто там стоял, какие каратели или полицаи, – но им сейчас было не справиться и с отделением: это Николай понимал совершенно отчетливо и трезво. Поэтому дали здоровенного крюка: по южному берегу Савозера к Заозерью, а оттуда прямо на восток к излучине Ояти. Новенький знал правильное место для переправы и не подвел. При помощи топоров, штык-ножей и поминания такой-то матери за несколько часов сделали вполне приличный плот. На нем они и переправились через 50-метровой ширины речку. Почти что не промочившись, что стало почти смешным, потому что второй день без перерыва шел противный холодный дождь. Но течение в Ояти было серьезным, а вода более чем прохладной, – без плота, пожалуй, действительно доплыли бы не все. Был очень серьезный соблазн именно на плоту и плыть дальше – если не до самой цели своего маршрута, то по крайней мере до половины пути. Но Николай вновь совершенно четко осознал, что это такую картинку подсказывает ему совокупность просмотренных в мирной жизни приключенческих фильмов, а в реальности они станут прекрасной мишенью для любого полицая, вышедшего на речку с удочкой. Поэтому они потопали дальше на своих двоих, под тем же дождем. Сначала почти что до Пальгино, а потом строго на восток. Ближе к их цели, лесов и перелесков стало поменьше, а пустошей побольше, но все равно они считали, что полностью окупили все долгие часы марша, пройденные многие десятки и десятки километров, вновь стоптанные ноги. Тем, что в этот раз дошли.
