Почему говорят, что счастливыми могут быть только люди простодушные? Маленькой танцовщице счастья не досталось. Накануне я отправилась за покупками, совершая большой еженедельный шопинг, и вдруг остановилась, залюбовавшись девчушкой лет десяти, которая любовно не сводила глаз с новых туфелек. Ее мать, вынырнув из магазина, приказала шагать вперед жестом, в котором не было даже намека на нежность: «Соберись, Энн!» Девчушка, которую будто окатили холодным душем, с бесконечной грустью во взоре подняла голову и расправила плечи. От окрика вся ее радость куда-то испарилась. Мне захотелось подбежать к ней и взять на руки: «Не подчиняйся, малышка. Никогда и никому не подчиняйся!» Я вернулась, таща за собой хозяйственные сумки. Смотреть, как растут чужие дети, – вот каков был мой удел.
Я вернулась с подносом в руках. Две чашки чая и чашка горячей воды. Посмотрела, как муж разломил кусочек сахара, внимательно его изучил и выбрал себе самую крохотную частичку. Вот так на моих глазах Курт тридцать лет задавался вопросом, сколько сахара ему следует съесть. Интересно, а что бы случилось, если бы я насильно запихнула ему в чашку кусок побольше? Мир провалился бы в тартарары?
– Не возражаете, если я посижу рядом? По телевизору вот-вот будут передавать последние новости.
– Как тебе будет угодно.
Говоря по правде, мне просто хотелось посидеть в компании. И плевать, если я кому-то покажусь навязчивой. Репутация безумца и мегеры в Принстоне закрепилась за нами навечно.
Гость судорожно вцепился в свою чашку чая. Не имея понятия, с чего начать разговор, он решил пойти с лести. Пол горячо поблагодарил Курта за помощь, которую тот оказал ему при подготовке статьи. На что супруг ответил, что в сложившихся обстоятельствах чувство долга не оставило ему выбора. Коэн сделал огромный шаг там, где Гёдель двадцать лет назад потерпел неудачу. Эту новость Курт сообщил мне, перечитывая корреспонденцию: «Некий Пол Коэн доказал, что континуум-гипотеза неразрешима». Как-то на это реагировать я поостереглась. Меня страшил приступ тревоги, который не замедлил бы за всем этим последовать. Как человеку, который в свое время не опубликовал собственного доказательства, смириться с тем, что тебя обошли на финише? Курт запретил себе это из страха перед хулителями. Я знала, что самым неумолимым цензором мужа был его перфекционизм. В то же время, по словам коллег, для всех логиков он был Богом-Отцом. Наука – не что иное, как урок по принуждению покорности: Курту следовало признать, что он лишь смиренное звено цепи, что до него существовал Кантор, а после него будет Коэн. Как чувствовал себя Курт, глядя на это новое воплощение собственного «я»? Преодолел ли ревность и зависть? Может, его величие и вовсе не допускало такого чувства, как злоба? Ведь речь, ни много ни мало, шла об отречении. Напрасно он два десятка лет вынашивал в груди это дитя, права на отцовство которого был готов вот-вот заявить другой человек. Какая судьба ждала этого мальчика, осмелившегося приблизиться к свету? Неужели и он, как и его старшие собратья, поплатится за это жизненными силами?
– За эту работу, мистер Коэн, вам надо присуждать Филдсовскую премию[141].
– Вы слишком мне льстите. Логикам ее еще ни разу не давали. Даже вам!
– Я всегда старался держаться в стороне от почестей.
Я воздела взор к небу: кому он все это рассказывает? Если не считать Филдсовской премии, он получил все, о чем только может мечтать математик.
– Какой теме вы намереваетесь себя посвятить, когда одолеете эту крутую гору?
– Дел у меня хватает! Мне предлагают постоянную работу в Стэнфорде. Обожаю преподавать. К тому же у меня есть намерение заняться гипотезой Римана[142].
– А вы оптимист, мальчик мой! Как бы там ни было, вопрос с континуум-гипотезой до конца еще не закрыт. Ее неразрешимость свидетельствует лишь о том, что у нас нет для решения данной проблемы достаточно мощных инструментов. Так что все еще впереди.
– Вы продолжаете настаивать на истинности теории недостающих аксиом?
– Здесь как раз и начинается ваша работа как логика. Вы создали фундамент, теперь на нем пора возводить здание.
– Но первые кирпичи в этот фундамент были заложены вами, не так ли? А над чем вы работаете сейчас, доктор Гёдель?
– Я не делаю из этого тайны. В настоящее время все мое внимание поглощено философией. Вы доказали неразрешимость континуум-гипотезы. Я же задаюсь вопросом о том, какое значение это будет иметь с точки зрения философии.
– Вы больше не занимаетесь логикой в чистом виде?
– По моему убеждению, к философии необходимо проявлять тот же подход, что и к логике, – аксиоматичный.
– Не понимаю, как можно на основе аксиом трактовать концепции мира. Ведь такие понятия, как «универсальность» или «незыблемость», к ним совершенно неприменимы.
– Концепции такого рода представляют собой объективную реальность. Поэтому мы должны разработать объективный язык, присущий этой реальности. Именно поэтому я вот уже который год изучаю феноменологию Гуссерля, в том числе и в приложении к философии математики.
Я незаметно подала молодому человеку знак, но он проигнорировал мое предупреждение и лишь протянул пустую чашку. Теперь нам предстояла двухчасовая лекция по феноменологии. В этот момент очень кстати зазвенел будильник Курта.
– Прошу меня простить. Мне пора принять лекарства. Надо придерживаться очень строгого расписания. Я сейчас вернусь.
Пол Коэн прилагал все усилия, чтобы не показать, насколько его сбивает с толку суть их беседы.
– Вы интересуетесь этой… как ее там… фени… феномоло… Вот черт! Такую абракадабру и выговорить невозможно.
– А понять – тем более. Ваш супруг приболел?
– Не обращайте внимания на его маленькие фармацевтические привычки. Вы женаты?
– С недавних пор. Мы с женой познакомились в прошлом году в Стокгольме. Кристина шведка.
– И вы так быстро поженились?
– Счастье нельзя откладывать на потом!
Неужели этот веселый, жизнерадостный мальчик преуспел там, где Курт потерпел поражение? Мне вдруг вспомнился далекий-далекий Блю Хилл. Неужели этот милый юноша в один прекрасный день подойдет к своей Кристине и скажет: «У меня проблемы»? Наш уважительный, восторженный молодой гость привел меня в умиление. Я увидела в нем смутный, но в то же время более вещественный образ того человека, которым когда-то был мой муж. Рядом с ним Курт казался таким хрупким и старым.
