Вот и последняя ступень, дальше — прочный настил из таких же лиственничных пластин и узкие, низкие двери без всякой ручки.
— Подержи, — Яков передал Жигину палку с горящей берестой, сам встал на колени, ухватился обеими руками за крайнюю пластину, закряхтел от натуги, но пластина ему не поддавалась. Тогда он нагнулся еще ниже, колесом выгнув спину, закряхтел еще громче, и пластина шевельнулась, вырываясь из земляного гнезда, в котором лежала. Яков вывернул ее до конца, поднял и прислонил к стене. На дне выемки оказалась широкая полоса толстой жести, а под ней — углубление, похожее на маленький колодец с деревянным срубом, только воды не было, ровно лежал на дне серый песок. Из правого бока этого колодца торчал железный винт с крупной резьбой и с прикованной на конце рукояткой.
Яков осторожно спустился в колодец, взялся за рукоятку, снова закряхтел и провернул ее на один оборот. Дальше пошло быстрее, винт легко подавался, и узкая дверь, тонко и противно поскрипывая, стала опускаться, как будто уходила под землю. Ясно стало, что хитрый механизм, спрятанный где-то от глаз, открывал и закрывал дверь, которая изнутри оказалась сделанной из цельного железа. Такую ни топором не возьмешь, ни ломом.
Скрип прекратился, дверь опустилась полностью, и Яков, вылезая из колодца, глухо и часто дыша, пригласил:
— Милости просим, господин урядник, пробирайтесь, полюбуйтесь на богатство.
— Нет уж, — мотнул головой Жигин, — давай ты сначала, а я за тобой.
— Боишься?
— Опасаюсь. Служба у меня казенная, а голова своя.
— Вона как! Ну, ладно, свети лучше.
И Яков первым, согнувшись, полез в узкий проход, тускло освещенный колеблющимся пламенем. Жигин, выставив перед собой палку с берестой, последовал за ним. Одолел проход, попытался выпрямиться и ударился головой о низкий потолок, зашитый, как и стены, толстыми плахами.
— Сгибайся, урядник, иначе затылок расколотишь. Тут хоромы невеликие.
Хоромы действительно были невеликие, шага три-четыре от одной стенки до другой, не больше. В углу стоял на полу небольшой железный ящик, в середине которого зияла неровная дыра.
— Здесь замок был, в ящик вделанный, — пояснил Яков, — напильником пришлось выпиливать, всю весну скрипел. Выпилил… Открывай, урядник, погляди.
Жигин нагнулся, открыл ящик. Блеснуло при свете пламени золото — будь оно проклято! Ведь из-за этого блеска, ослепившего многих людей, он едва не лишился своей Василисы, из-за него пришлось убивать, и сам мог быть не раз убит, и еще неизвестно, удастся ли выбраться живым из всей этой передряги, из-за него пришлось пережить столько мытарств и оставить на снегу брошенного, как подзаборника, хорошего мужика Земляницына… Эх!
И зло плюнул урядник от всей души на золото. И крышку ящика захлопнул. Повернулся к Якову:
— Закрывай лавочку, полезли наверх.
Яков стоял и не шевелился.
Береста на палке догорала, пламя начинало съеживаться. Жигин достал из кармана запасной кусок бересты, навернул его на угасающее пламя, подождал, когда оно разгорится, и поторопил Якова:
— Пошли, чего встал? Уснул?
Тот тряхнул лохматой головой, словно и впрямь просыпаясь, сдвинулся с места. Они вылезли через узкий проход, опустили дверь, уложили на прежнее место жесть и пластину, стали подниматься по ступеням наверх, и, когда уже почти поднялись, Яков неожиданно попросил:
— Дай-ка мне огонь, я тут сам посвечу. Ты стой на месте.
Просунул палку между ступеней и осветился столб, на самом верху которого была затянута веревочная петля. Дальше веревка уходила вверх.
— Видишь петлю, урядник?
— Ну, вижу. И чего?
— А того… Спрашивал, как я с Азаровым хотел рассчитаться? Вот теперь отвечаю. Веревка эта наверху, в земле прикопана, и тянется она по желобку деревянному, чтобы не сгнила. До самой осины тянется, осину ты видел. Если за эту веревку дернуть посильнее, столб вывалится, а вся земля сверху — рухнет. Был Азаров — и нет его! Да только не исполнится моя мечта, об этом и жалею, до слез жалею…
— Погоди, про мечту и про жалость после расскажешь. Как столб-то вывалится?
— Как надо, так и вывалится. Долго объяснять, а показать — ступени вытаскивать… Подпил там у меня хитрый сделан, на соплях, можно сказать, столб стоит, чуть шевельни его — он и кувыркнется… А я ведь не верил тебе, урядник, до этой минуты не верил, как сюда спустились.
— А почему теперь поверил?
— А потому, что золото увидел и не затрясся над им, значит, и впрямь — служивый. Еще и плюнул… Азаров, когда спускался, аж подвизгивал — наверху слышно было.
— Дался тебе этот Азаров! Забудь про него!
— Э-э-э, забудь! Я и помирать буду — вспомню! Как он моих ребят угробил. Ну, ничего, если тут не довелось, я его на том свете разыщу и поквитаюсь!
— Поквитаешься, обязательно. Теперь наверх полезли, там, похоже, падера задувать начинает.
Наверху, когда они поднялись, действительно, начиналась непогодь. Повалил снег, ударили ветряные порывы, и округа загудела. Пока закрывали лаз в тайник, буран разбушевался в полную силу. Теперь костер не разведешь и не обогреешься.
— Идите за мной, не отставайте, — Яков согнулся, укрываясь от снега и ветра, и пошел, разом припадая на обе ноги.
Жигин и Комлев, прихватив заплечные мешки и лыжи, последовали за ним. Шли довольно долго, пока из белой мути не показалась приземистая избушка, срубленная из ровных, отборных бревен. Стояла она, как игрушечная. Даже маленькое крылечко с перильцами и тремя ступеньками имелось. В самой избушке было грязно и душно, а на стенах и на потолке колыхались большущие лопухи черной густой сажи, потому что печка, сложенная из каменных голышей, замазанных глиной, потрескалась и дымила, похоже, нещадно. Пол в избушке давным-давно не подметался и не мылся, и под толстым притоптанным слоем грязи не было видно досок. В углу, выложенное из мха, чуть приподнималось над полом лежбище, накрытое тряпьем. На это лежбище и присели Жигин с Комлевым, потому что больше им сесть было некуда, разве что на пол. Но — побрезговали.
— А я привык, — признался Яков, — поначалу в чистоте содержал, а после плюнул, надоело. Дайте хлебца еще чуть-чуть… Истосковался я по хлебушку, голодать не голодаю, а без хлебушка худо…
Получив кусочек от Комлева, он сел в угол, прямо на пол, замолчал, и стало хорошо слышно, как за стенами избушки гуляет буря. Она не утихала, наоборот, набирала силу. Под гул и взвизги Жигин и Комлев, сами того не заметив, задремали. Притомились за длинную дорогу, да и прошлая ночь прошла почти без сна, вот и сморились. Пробудились, когда уже наступила ночь. Оба вскинулись в тревоге, но Яков успокоил:
— Спите, спите, я караулю. К утру утихнет, я вас и разбужу.
Жигин, не отозвавшись, поднялся, вышел из избушки. Снег падал по-прежнему, но ветер слабел и уже не столь свирепо разгуливал над округой.
