Через несколько дней мама звонит и сообщает, что добралась. Она очень занята, наводит порядок, — она всегда наводит порядок на новом месте. Я, наверное, буду рад узнать, говорит она, что ей очень хорошо в солнечной Калифорнии. Правда в новой квартире воздух какой-то не такой, может, цветочная пыльца, она всё время чихает. И транспорта на дороге куда больше, чем было раньше. Ей-то помнится, что в их районе машин было совсем мало. И, естественно, гоняют все как сумасшедшие.
— Чего еще от них ждать, от калифорнийских водителей, — говорит она.
Еще она говорит, что для этого времени года очень жарко. И, похоже, кондиционер в ее квартире барахлит. Я предлагаю ей обратиться к управляющему.
— Этой особы никогда не бывает на месте, — жалуется мама.
И добавляет, что все-таки, наверное, не зря вернулась в Калифорнию. Сказав это, она делает паузу.
Я стою у окна, прижав трубку к уху, глядя на огни города и освещенные окна ближайших домов. Джил у стола, листает каталог и слушает.
— Ты там трубку не положил? — интересуется мама. — Скажи уж что-нибудь.
Не знаю, почему, но я вдруг вспоминаю слово, которое употреблял отец, если хотел быть с ней поласковей — ну, естественно, когда бывал трезв. Это было так давно, я был еще пацаном, но всякий раз, когда я его слышал, мне становилось легче, отступал страх, отступала безысходность.
«Родная», говорил отец.
Он иногда называл ее «родная», такое нежное слово. «Родная, — говорил он, — когда пойдешь в магазин, захватишь мне сигарет?» Или: «Родная, как твой насморк, проходит?» «Родная, а где моя чашка?».
Слово слетает с моих губ еще до того, как я успеваю придумать, что сказать после.
— Родная, — повторяю я. Так и сказал: «родная». — Родная, ты ничего не бойся, — говорю я. Я говорю маме, что очень люблю ее и обязательно напишу, обязательно. А потом прощаюсь и вешаю трубку.
Некоторое время я не отхожу от окна. Я стою, глядя на освещенные окна дома по соседству. Свернув с дороги, во дворик въезжает машина. Вспыхивает свет над входной дверью. Дверь открывается, кто-то выходит на крыльцо и стоит, поджидая.
Джил переворачивает страницы каталога, потом замирает.
— Вот как раз это и нужно, — сообщает она. — Почти то, чего мне хотелось. Посмотри же.
Но я не оборачиваюсь. Мне наплевать на занавески.
— На что это ты там смотришь, милый? — говорит Джил. — Расскажи.
Что ей рассказать? Краткое объятие, а потом они вместе уходят в дом. Свет на крыльце остается гореть. Потом о нем вспоминают, и он гаснет.
Те, кто здесь спал
(Перевод В. Бабкова)
Звонок раздается посреди ночи, часа в три, и пугает нас чуть не до смерти.
— Возьми трубку! — кричит жена. — Боже мой, кто это? Да возьми же!
Я не могу найти выключатель, ощупью пробираюсь в другую комнату, где стоит телефон, и снимаю трубку после четвертого звонка.
— Это Бад? — спрашивает незнакомая женщина. Она совсем пьяна.
— Черт! Не туда попали, — говорю я и даю отбой. Зажигаю свет и иду в уборную, но тут телефон звонит снова.
— Возьми! — отчаянно кричит из спальни жена. — Ради бога, Джек, чего им надо? Я больше не вынесу.
Я бегом возвращаюсь из уборной и хватаю трубку.
— Бад? — говорит женщина. — Что делаешь, Бад?
— Слушайте, — говорю я. — Вы не туда попали. Не звоните нам больше, ясно?
— Мне надо поговорить с Бадом, — отвечает она.
Я даю отбой, дожидаюсь, пока телефон зазвонит опять, снимаю трубку и кладу ее на стол рядом с аппаратом. Но мне все равно слышен женский голос: «Бад, ответь мне, пожалуйста». Я оставляю трубку на столе, гашу свет и закрываю за собой дверь.
В спальне уже горит лампа и моя жена, Айрис, сидит, опершись о спинку кровати и подтянув к себе ноги, укрытые одеялом. Она подложила под спину подушку, закуталась по самые плечи и сидит больше на моей половине, чем на своей. В нижней части кровати уже нет ни простыни, ни одеяла. Если мы хотим спать дальше — а я, во всяком случае, хочу, — нам придется начать с нуля и перестелить все заново.
— Что там за чертовщина? — говорит Айрис. — Надо было отключить телефон. А мы забыли, да? Вот так забудешь раз в жизни отключить телефон, и получай. С ума сойти можно!
Когда мы с Айрис стали жить вместе, моя бывшая жена или дети часто будили нас звонками и начинали трепать нам нервы. Они продолжали звонить по ночам даже после того, как мы с Айрис поженились. Тогда мы завели привычку отключать телефон перед сном. Мы отключали его круглый год, практически каждый вечер. А на этот раз я забыл, только и всего.
— Какой-то женщине нужен Бад, — объясняю я. Я стою рядом с кроватью в пижаме и хочу лечь, но не могу. — Еще и пьяная к тому же. Подвинься, пожалуйста. Я снял трубку с рычага.
— Она больше не позвонит?
— Нет, — говорю я. — Слушай, я тебя прошу, подвинься малость и дай мне кусочек одеяла.
Она берет подушку и отодвигает ее вдоль спинки на дальний край кровати, потом сама перебирается туда и опять усаживается в той же позе. Вид у нее не сонный. Похоже, она полностью проснулась. Я залезаю в постель и накрываюсь как могу. Но получается неудобно: простыни мне совсем не досталось, только одеяло. Я гляжу вниз и вижу свои ноги, торчащие наружу. Тогда я поворачиваюсь на бок, лицом к жене, и поджимаю ноги, чтобы спрятать их под одеялом. Надо бы перестелить постель. Наверное, мне стоило бы предложить это. Но еще я думаю, что если мы потушим свет сейчас, сию минуту, то нам, возможно, удастся заснуть снова.
— Может, выключим свет, как ты считаешь? — говорю я самым вежливым тоном, на который способен.
— Давай сначала покурим, — предлагает она. — А потом будем спать дальше. Принеси нам сигареты и пепельницу, ладно? Выкурим по штучке.
— Давай лучше спать, — предлагаю я. — Ты посмотри, сколько времени. — Приемник с часами стоит прямо у кровати. И ей, и мне видно, что он показывает три тридцать.
— Да брось ты, — говорит Айрис. — После всего этого мне надо покурить.
Я вылезаю из постели, иду за сигаретами и пепельницей. Мне приходится зайти в комнату с телефоном, но я его не трогаю. Я не хочу даже смотреть на телефон, но все равно смотрю, конечно. Трубка так и лежит на столе рядом.
Я забираюсь обратно в постель и ставлю пепельницу между нами, на одеяло. Раскуриваю сигарету, отдаю жене, потом закуриваю сам.
Она пытается вспомнить, что ей снилось, когда зазвонил телефон.
— Кажется, вот-вот вспомню, но до конца никак не могу. Что-то про… нет, сейчас уже не знаю, про что. То есть, не уверена. Нет, не помню, — наконец говорит она. — Черт бы побрал эту женщину с ее звонком. «Бад», — говорит она. — Врезать бы ей как следует. — Она тушит сигарету и немедленно закуривает другую, выпускает дым и рассеянно обводит глазами комод и занавески на окне. Ее распущенные волосы лежат на плечах. Она стряхивает пепел в пепельницу и останавливает взгляд в изножье кровати, стараясь вспомнить.
