I: Шестью месяцами раньше
Новый Орлеан, штат Луизиана, США, 1998 год
«Что это, ухо? Нет, это пепельница. Пепельница? Да нет же, это ухо».
Джим прижимал пепельницу к своему правому уху. За минуту до этого в баре прозвенел телефон, и он инстинктивно прижал к уху пепельницу, словно это была телефонная трубка.
«Похоже я надрался, — подумал он. — Я говорю „похоже“, потому что, во-первых, я все-таки прижал пепельницу к уху, услышав звонок, а во-вторых, я пьян всегда. Так говорит Сильвия».
Джим был прав. Он и вправду надрался. И сколько же времени он пьян? Да… Сколько же времени… Кстати, где он? В Новом Орлеане. Уже три дня. Так, значит, он пьян уже три дня. Вот так-то. Сейчас он не был блаженно пьян (или, по крайней мере, радостно пьян), пьян тем опьянением, в котором пребывал во время их с Сильвией турне по Америке с краткими остановками в некоторых местах. Сейчас он был мертвецки пьян, как последний запойный бродяга, как безнадежный алкаш, нагрузившийся до такой кондиции, что его вот-вот атакуют чертики. А может, что и похуже.
А сколько же времени они отсутствуют, она и Муса? Они, похоже, скорешились. Когда Джим сказал ей, что знает одного африканского шамана, она поначалу отмахнулась. А сейчас носится с ним по всему «Виг Изи». Так сколько же времени они где-то шляются? Он в раздражении посмотрел на запястье, где должны быть часы. Часов не было.
Да… отсутствуют они, похоже, долгое время, которого достаточно, чтобы напиться до смерти, подумал он. Снова напиться. Три дня напиваться до смерти. А три дня — это уже перебор.
Джим осушил стакан и помахал рукой барменше.
— Молли, — обратился он к ней. — Еще нигерийского гиннеса.
Молли бросила на него эдакий заботливый взгляд.
— Может, хватит, Джим?
«Да, ну и репутация у меня, — подумал он. — Меня знают в каждой питейной дыре от Нью-Йорка до Нового Орлеана. Это о чем-то говорит».
Постоянно наведываясь в ирландский бар «У Мелон» на площади Декатур во Французском квартале, он не был уверен, был ли это в самом деле ирландский кабак. Разумеется, там подавали гиннес, а на стене висели портреты Палы, Джека Кеннеди и, как это ни странно, Джерри Адамса[117]. Видимо, здесь, в Америке, все пабы считались ирландскими, так же как маленькие лавочки, принадлежавшие корейцам, считались корейскими, а «Макдоналдсы», в которых работали мексиканцы, мексиканскими.
Кстати, Джим не видел ни одного другого «ирландского» паба, где не преобладала бы чернокожая клиентура, где не стоял бы неистребимый запах кейджанской кухни, где не было бы жарко, как в парной, и где вентиляторы, лениво крутившиеся под потолком, освежали бы воздух, а не просто взбивали его, как коктейль. В углу у окна сухонький старичок перебирал подагрическими пальцами, похожими на корни имбиря, струны старой гитары; бледный солнечный свет, в котором кружились бесчисленные пылинки, освещал музыканта. В нем не было ничего ирландского, так же как и в Молли, которую посетители называли хозяйкой — она была громадной чернокожей женщиной средних лет с тронутыми сединой и убранными под платок волосами и грудями, похожими на две дыни.
Молли поставила перед Джимом новую порцию выпивки; он, поглядев на стакан, подумал, что черносмородиновый ликер поверх взбитых сливок смотрится очень красиво. Он поблагодарил хозяйку и кивком головы указал на старого блюзмена.
— Кто это? Я его раньше здесь не видел, — спросил Джим таким тоном, как будто был завсегдатаем заведения.
— Это Двухнедельный.
— Почему ты его так называешь?
Она посмотрела на Джима как на дурачка.
— Да потому, что он приходит сюда раз в две недели, играет блюзы и иногда поет, — ответила Молли и улыбнулась, и ее глаза, испещренные красными прожилками, подобрели.
— Понятно. — Джим пожал плечами и, закинув голову, приложился к стакану на истинно английский манер; отпив половину, он поставил стакан на стойку и причмокнул от удовольствия. С дальнего конца стойки, где расположилась компания местных пьяниц (среди которых были и его новые друзья Перец и Томпи), донесся громкий хохот. Джим посмотрел в их сторону — пьяницы пялились на него, улыбаясь так широко, что их губы напоминали рогалики.
— Джим, мальчик мой, а ты и впрямь здорово надрался! — закричал Томпи.
— Нигерийский гиннес, — ответил Джим, — может и быка свалить.
По лицу Джима расплылась хитрая, пьяная улыбка. Парни, сидевшие у другого конца стойки, тоже заулыбались и дружно подняли стаканы с черно— фиолетовой жидкостью.
— За нигерийский гиннес, — торжественно произнес Перец.
— За нигерийский гиннес, — поддержал тост Джим и, подняв стакан, неожиданно громко рыгнул. Пьяницы дружно захохотали и припали к стаканам. Джим чувствовал себя миссионером, проповедовавшим во имя нигерийского гиннеса.
— А куда делись твои кореша, Джим? — спросил Перец. Вместо ответа Джим недоуменно развел руками, но Перец не отставал: — Где закулу, Джим? — спросил он и, повернувшись в собутыльникам, пояснил: — Закулу — это шаман, так их называют в Африке. Настоящий африканский врач! Это, скажу я вам, что-то!
Джим почувствовал, что его раздражение вот-вот прорвется наружу, а растущий интерес к Мусе подогревал растущую в нем обиду.
— Они пошли в какой-то шаманский музей, — ответил Джим.
— А ты чего не пошел с ними?
— Я? Ну уж нет. По-моему, шаманство — это…
Джим вовремя спохватился, взглянув на окаменевшие лица пьяниц, с которых в одно мгновение улетучились улыбки.
— Так что ты думаешь об этом, Джим? — спросил Перец, и в его глазах сверкнула если не откровенная угроза, то явное предостережение.
Джим, для того чтобы выиграть время, поднес к губам стакан.
— О шаманстве? — спросил он, выдержав паузу. — Я думаю, это дело темное.
Местные пьяницы переглянулись, их физиономии оживились, и они снова заржали, хлопая друг друга по плечам и выкрикивая «Ну, дает!», «Здорово, ей-богу! Это дело темное, вот это да!».
Озадаченный, Джим наблюдал за их весельем — ведь никогда еще его суждения не вызывали ни в ком такой бурной веселости. Одновременно он почувствовал и облегчение, потому что, судя по их реакции, он не оскорбил их и не сморозил глупость. Он хоть и мало верил новоорлеанскому шаману, однако одного этого неверия было недостаточно для того, чтобы просто слепо довериться судьбе. Неизвестно, верила шаману Сильвия или нет, а сам-то он повидал в Африке немало сверхъестественной чертовщины, да и кто к тому же может утверждать, что шаманы вообще не обладают никакой силой?
Джим, почувствовав, что в его затуманенном алкоголем сознании наступило кратковременное прояснение, попробовал относительно трезво оценить происходящее. Впервые после прибытия в Новый Орлеан он что-то толком соображал. Сейчас он чувствовал примерно то же, что и в тот момент, когда несколько дней назад в чикагском Саут-Сайде юный гангстер по имени Твит навел «Орла пустыни» на Сильвию. Однако сейчас он был не настолько напуган и имел время все обдумать.
