— Извините, — перебил его Тынецкий, — вы не до конца поняли предложенное мною. Я вовсе не хочу, чтобы вы продали мне пани Кейт. Не касаясь моей или вашей совести и чести, я слишком высоко ценю пани Кейт, чтобы унизить ее, сделав объектом торговли. Нет-нет, я ее не покупаю. Вы же минуту назад показали мне записку, написанную ее рукой, в которой говорится, что у меня не может быть никакой надежды.
— В таком случае разъясните мне, зачем вам это нужно? — спросил Гого.
— Только одно: освободить ее от вас, поэтому-то плата так велика. Это — выкуп. Вы владеете формальными правами. За отказ от них я и плачу, но это не значит, что они перейдут ко мне. Неужели трудно понять?
— Более чем.
— Поверьте, у меня нет ни малейшей уверенности, что пани Кейт согласится когда-нибудь стать моей женой. Возможно, был момент, когда я питал большие надежды. Однако в настоящее время у меня не осталось столько шансов на то, что наш договор принесет мне непосредственную выгоду.
— В таком случае, я еще меньше понимаю мотивы вашего поступка, — сказал Гого. — Вы отказываетесь от огромного наследства, обрекая себя на жалкое существование, не получая взамен в сущности ничего.
— И снова вы ошибаетесь. Взамен я получаю очень много: покой женщины, которую люблю.
Гого скривился.
— Вы действительно думаете, что ее жизнь со мной такая жестокая пытка?
Тынецкий, помолчав, сказал:
— Давайте не будем касаться этой темы. Не мне судить об этом.
— Если так, то почему вы отдаете имение?
— Видите ли, — подумав, ответил Тынецкий, — стоимость всех вещей на свете весьма относительна. Коллекционеры почтовых марок платят тысячи, чтобы заполучить маленький кусочек совершенно бесполезной бумаги. Золотоискатель отдаст все добытое за стакан воды в пустыне. Я не придаю такого значения деньгам, как многие другие, как, впрочем, и вещам, которые можно купить за деньги. Вам кажется все это чем-то необычным, но ведь это так просто: я хочу облегчить жизнь человеку, которого люблю. Сколько есть людей, кто проматывает наследство с такой ничтожной целью и лишь для того, чтобы произвести впечатление на толпу, а есть и такие, кто раздает его научным или благотворительным институтам, изыскания которых они ценят и которым необходима помощь, хотя сами при этом придерживаются иных взглядов.
Гого задумался.
— Я могу задать вам один вопрос?
— Слушаю.
— Вы сделали бы свое предложение и в том случае, если бы знали, что женщина, о которой идет речь и которую вы освобождаете, выйдет замуж за кого-то другого?
Тынецкий нахмурился.
— Я не думал об этом.
— И все-таки, — настаивал Гого.
— Не знаю. Я всего лишь человек.
Гого сухо рассмеялся.
— Очень странно, очень! Значит, человек?.. В последнее время мне часто казалось, что я имею дело исключительно с ангелами, с небожителями, при которых мне не оставалось ничего иного, как устыдиться своей ничтожной человечности.
Тынецкий измерил его холодным взглядом. Ему хотелось сказать, что он думает о его человечности, но удержался и спросил:
— Так вы принимаете мои условия?..
Гого снова засопел.
— Не могу… Нет, не могу, — выдавил он из себя.
— Значит, не можете, — спокойно констатировал Тынецкий. — Что же, ничего не поделаешь.
Он позвал официанта.
Гого сделал нетерпеливый жест рукой.
— Не могу решить сейчас же, — поправился он. — Вы сами знаете, что такие серьезные дела… А от меня требуете немедленного решения.
— Сколько времени вам нужно на обдумывание?
— Ну, я не знаю. Во всяком случае, я должен все спокойно взвесить, должен поразмышлять над всеми обстоятельствами, хотя бы о том, что скажут, ведь люди любят все упрощать. Они сделают вывод, что я просто продал жену.
— Нет, не сделают, потому что ни о чем не узнают.
— Вы гарантируете сохранить тайну?
— Совершенно верно.
— Из этого следует, что не узнает и… Кейт?
— Разумеется.
Гого оживился.
— Вы даете честное слово?
Тынецкий едва усмехнулся.
— Нет, честное слово я вам не дам. Вам должно быть достаточно моего обычного обещания.
— Мне следует это считать оскорблением? — спросил, покраснев, Гого.
— Вовсе нет. Мы заключаем, как вы выразились, торговую сделку, и говорить об оскорблениях здесь неуместно.
Гого закусил губы, а Тынецкий твердо повторил:
— Я обещаю вам, что никто о нашем договоре не узнает. Этого вам должно быть достаточно.
— Да, но как же скрыть, что вы перестанете быть хозяином Прудов, а им стану я! Мне неизвестна юридическая сторона этого вопроса, но предполагаю, что будет невозможно сохранить в тайне подобные перемены.
— Это не так. Я уже консультировался с одним известным адвокатом, и он нашел возможность, точнее, даже две. Во-первых, все можно продать, а вырученные деньги получите вы.
— А во-вторых?
— Я выдам вам доверенность, которая позволит распоряжаться наследством по своему усмотрению. При желании сможете даже, как и в первом случае, все продать.
— Но у вас будет возможность аннулировать доверенность?
— Нет, — возразил Тынецкий. — Нет, ведь я пообещаю, что не поступлю подобным образом.
— Так это сделать смогут ваши, извините, наследники.
— И это предусмотрено. Я выдам письменную гарантию, подтверждающую, что вы являетесь единственным хозяином Прудов. Мне, не буду скрывать, нравится первый, наиболее простой способ. Если адвокат ломал себе голову над вторым, то только потому, что продажа больших имений в короткие сроки потребовала бы ощутимых затрат. Таким образом, у вас есть свободный выбор.
Гого задумался.
— Я еще не знаю, приму ли вообще ваше предложение.
— Когда вы дадите мне ответ?
— Дайте мне сутки на принятие решения.
— Хорошо. В таком случае завтра в семь часов здесь же.
— Буду точно.
Покинув кондитерскую, они попрощались.
Домой Гого не вернулся. Раздираемый лихорадочными мыслями, почти два часа ходил он бесцельно по улицам, пока, наконец, уставший, не сел на одну из скамеек в Аллеях Уяздовских. Но физическая усталость не успокоила его возбужденное состояние, с которым он не мог справиться. Раз за разом из хаоса мыслей вырывались решения вроде окончательные, казалось, непоколебимые, но лишь для того, чтобы спустя минуту растаять в разъедающих обидах, новых сомнениях, в неясной пелене колебаний, сожалений, надежд, желаний и отчаяния.
