О существовании огневой точки я узнал случайно. Пробираясь на самый правый конец фланга полка, я неожиданно увидел далеко оторванный большой снежный холм с искусственным валом возле него. Указывая на это искусственное сооружение из снега, я спросил шедшего со мной командира роты, что это за холм.
— А-а, это наша пулеметная огневая точка, — как бы спохватившись, вспомнил старший лейтенант. — Там живет командир взвода младший лейтенант Павлов, которого, кстати, я еще ни разу не видел, и два солдата.
Меня заинтересовала эта одинокая огневая точка, и я, не сказав больше ни слова старшему лейтенанту, решил во что бы то ни стало сходить туда. Днем добраться туда было невозможно, местность вокруг была открытая, на возвышенности и хорошо просматриваемая, а ходов сообщения к дзоту не было, к тому же немецкая линия обороны находилась от него не далее двухсот метров.
Дождавшись ночи и поужинав, я стал собираться в путь, попросив командира роты дать мне проводника. Услышав о моем намерении, он явно смутился, открыл рот словно хотел что-то сказать, но так и застыл. Моя просьба его явно обескуражила и поставила в весьма затруднительное положение: туда из его роты никто не ходил, следовательно, и дороги никто не знал. К счастью, в это время в блиндаж вошел солдат, весь запорошенный снегом, и, еще не отряхнувшись, доложил:
— Товарищ старший лейтенант! Прибыл за продуктами и боеприпасами!
— А-а, вот как раз и человек оттуда! — обрадовался комроты. И, как бы извиняясь, добавил: — Знаете, товарищ майор, они сами приходят, когда им что-то нужно. — Он произнес это с таким спокойствием и равнодушием, будто эта огневая его совершенно не касается, и ходить туда командиру роты незачем, и вообще она не имеет никакого значения.
Меня же эта огневая интересовала все больше и больше, и я с нетерпением ждал момента, чтобы туда отправиться.
Доложив о цели прибытия, солдат шагнул в сторону, спокойно развязал свою шапку-ушанку и, осторожно сняв, стряхнул с нее снег у самой печки, снял с плеч вещевой мешок, вынул оттуда, похожие на багажные, ремни, снова натянул шапку и направился к выходу. Увидев, что он уходит, я быстро поднялся, чтобы последовать за ним, но старший лейтенант меня остановил:
— Куда вы, товарищ майор?
— Так ведь солдат уходит, — торопливо сказал я.
— Нет, он еще не уходит. Он сначала сходит за дровами, метров триста отсюда, потом получит у старшины продукты и боеприпасы, а уж потом пойдет. Да вы не беспокойтесь, когда будет уходить, вам скажут. Без вас не уйдет, я предупредил старшину.
Часам к двенадцати ночи, получив все необходимое, солдат собрался в обратный путь. В блиндаж он не зашел, чтобы лишний раз не таял снег на полушубке, ожидал меня наверху, у входа. Выйдя из блиндажа, я увидел у его ног большую вязанку колотых дров, за плечами висел до предела набитый вещмешок. При моем появлении он быстро вскинул вязанку за спину:
— Ну, теперь пошли, товарищ майор.
Некоторое время мы шли большим лесом. Где-то вверху свистел ветер еловой хвоей, словно корабельными снастями, тихо падала мучнисто-белая снежная пыль — густо сплетенные еловые ветки будто сквозь сито пропускали бушевавшую над лесом пургу. Хотя никаких светил в небе не наблюдалось, в лесу почему-то было светло. Стволы деревьев тесно толпились вокруг, словно желая преградить нам путь, но мы, обходя их, упорно продвигались вперед. Никакой тропинки вроде не было, но я чувствовал, что проводник ведет меня точно по ней, ибо стоило чуть отклониться в сторону, как я немедленно проваливался по пояс. Стало ясно, что солдат проходил здесь не один десяток раз.
Шли молча. В пути солдат несколько раз перекладывал вязанку с дровами с одного плеча на другое. Видя это, я все время думал, как помочь ему, облегчить ношу. Предложить поочередно нести вязанку? Он из-за скромности не согласится, а другого способа помочь ему я не видел. Но вот я заметил молодую, высокую и тонкую ель, перебитую осколком снаряда и зависшую своей кудрявой вершиной на соседнем дереве. Подбежав, выломал из нее длинную палку и, вернувшись на тропку, догнал солдата.
— Ну-ка, снимай вязанку, — приказал я.
Поняв мой замысел, он смущенно произнес:
— Да ну! Что вы, товарищ майор! Я и сам донесу, теперь осталось недалеко. Вот выйдем на опушку, а там метров триста-четыреста — и дома.
— Снимай, снимай, — настоятельно потребовал я.
Солдат повиновался. Осторожно снял вязанку с плеч, положил перед собой на тропинке, Мы продели палку под ремни, взялись за концы и понесли уже вдвоем.
— Что же у вас топить нечем? — прервав молчание, спросил я солдата.
— Нет, почему же? Дрова у нас есть, еще и с запасом. Но нельзя же расходовать до последнего полена, — деловито ответил солдат, было ему под пятьдесят. — Сейчас вот пурга, и то немец строчит из пулемета, а когда вёдро, так здесь пройти трудно даже ночью. Уж больно близко мы возле них расположились. Им виден наш каждый шаг. С осени и в начале зимы, бывало, по неделе и больше не могли пройти в роту. Даже голодали по несколько дней. А ну-ка теперь не потопи неделю?
Впереди слева затрещала пулеметная очередь, но солдат, не обращая внимания, спокойно продолжал идти вперед. Наконец вышли на опушку леса, перед нами открылась широкая снежная поляна, затянутая белой вуалью пурги. Здесь, на открытом месте, ветер и снежная пыль бушевали безудержно, что-нибудь различить сквозь метель было очень трудно, но солдат ориентировался на местности очень хорошо.
— Присядьте на вязанку, товарищ майор, и немножко пригнитесь, — предложил солдат, а сам выдвинулся вперед и, присев, стал пристально вглядываться в серо-бурую ночную мглу.
Внезапно от немцев резанула короткая пулеметная очередь. Но светлые линии трассирующих пуль скользнули далеко впереди. Солдат встал во весь рост и спокойно вернулся ко мне, молча сел рядом. Не выказывая ни малейшего волнения или беспокойства, достал кисет и стал закуривать.
— Ну, что показала разведка? — спросил я.
Закурив и выпустив изо рта облако дыма, солдат неторопливо ответил:
— А вот сейчас ударит по нам, тогда и пойдем. У них ведь все делается по правилу. Если немец, скажем, ударил сейчас по нашей землянке, то следующей очередью он пройдется по опушке леса. Потом помолчит с четверть часа и снова зайдет по тому же маршруту. И так изо дня в день.
Он сидел и курил спокойно, не укрывался за вязанку дров и не подавал вида, что его беспокоит предстоящая стрельба немцев. Я молча наблюдал за ним и убедился, что он спокоен, потому что давно уже изучил шаблонную схему огня немецких пулеметчиков и теперь уверенно поджидал очередной стрельбы, заранее зная, куда будут стрелять.
Закончив курить, он поправил вещмешок на спине и сел на корточки — будто к прыжку приготовился. Внезапно над нашими головами сверкнула стая трассирующих пуль, посыпались сбитые ветки со снегом, я инстинктивно пригнулся, а солдат тут же вскочил и торопливой скороговоркой вполголоса прошептал:
