Трескин с некоторым недоверием поглядел на него.
— Да, да, Павел Михайлович, не сомневайтесь! — укоризненно покачал головой Ершов. — За то, что я сработал своими руками, отвечаю головой!
Предположение создателя «Ингерманланда» полностью подтвердилось. Предусмотрительно подумав о пустых бочках, старый корабельный мастер надолго продлил жизнь своему детищу.
Однако «Ингерманланд» уже подстерегала другая опасность, о которой тоже говорил опытный корабел: корабль все больше и больше заваливался на борт, черпая воду левым фальшбортом
— Будем рубить мачты! — вздохнул Трескин. — Иного выхода нет! Прежде всего надо избавиться от грот-мачты. Она сейчас наиболее опасна!
Тотчас к грот-вантам кинулись дюжие молодцы с топорами в руках. Несколько взмахов — и страшный треск возвестил всем о том, что грот-мачта полетела в волны. «Ингерманланд» сразу выпрямился. Кое-где, радуясь этой маленькой удаче, кричали «ура». Но, как оказалось, радоваться было рано. Грот-мачта, удерживаемая многочисленными снастями, не желала расставаться с кораблем. Рухнув в воду, она по-прежнему, хотя и значительно меньше, кренила корабль своим весом. Оставлять ее в таком положении было равносильно самоубийству. Кому-то надо было пробраться на погруженные в волны руслени и перерубить удерживавшие мачту снасти.
— Да, забот не убавилось! — мрачно сказал командир. — Кличьте охотников!
Первым прибежал мичман Володя Греве. Срывающимся от волнения голосом юноша заявил, что почтет за честь исполнить столь рисковое дело.
— Возьми пару матросов из добровольцев и ступай с Богом! — напутствовал его командир. — И… береги себя!
Обвязавшись концом веревки и вооружившись топором, Греве бесстрашно бросился на левый руслень. Несколько матросов, тоже из охотников, его страховали.
Греве, меж тем, пробирался к мачте. Мгновение — и первая волна захлестнула смельчака с головой. Там, где только что находился мичман, пузырилась пена. По палубе «Ингерманланда» пронесся стон: неужели погиб? Все замерли.
— Смотрите! Смотрите! — внезапно закричал кто-то из матросов. — Он жив!
— Где? Где? — неслось отовсюду.
— Да вон же, вон! — показывал рукой матрос. — Левее!
И точно: левее места, куда вглядывались люди, целый и невредимый, едва виднелся в темноте мичман Греве. Не теряя времени, он уже вовсю рубил толстые намокшие ванты. Удар — еще… еще… И новая волна… Еще несколько ударов — и снова его захлестывает бурный штормовой поток… Наконец перерублен последний подветренный талреп, и грот-мачта, вначале будто нехотя, а затем все быстрее и быстрее, заскользила на борт, короткий всплеск — и вот она уже качается неподалеку от «Ингерманланда».
Весь промокший до нитки, с разбитым лицом, Володя Греве взобрался на палубу. Сейчас он обманул смерть, в другой раз это ему уже не удастся…
На жилой палубе, последнем ярусе нижних помещений, шла тем временем не менее отчаянная борьба. Работая по грудь, по горло в стылой воде, люди сражались до последнего.
Говорят, что во время опасности человеческие силы утраиваются. У ингерманландцев они, наверное, удесятерялись! Когда старший офицер Истомин доложил Трескину, что матросы на руках перенесли с ростр на шканцы двенадцативесельный катер, на котором предполагали эвакуировать женщин и детей, тот не поверил, пока сам не увидел
— Я не могу не верить своим глазам! — сказал Трескин. — Но все равно это невозможно!
В катер загрузили запасы воды и провизии, но спустить его пока не было возможности из-за большого крена корабля.
— В крайнем случае будем просто сталкивать за борт, а там что бог даст! — решили моряки.
Тем временем артиллеристы во главе со штабс-капитаном Андреем Чевгуздиным выбрасывали за борт пушки и ядра, чугунный и каменный балласт.
Вести ж, поступаемые на шканцы со всех сторон, были одна другой тревожнее. Корабль все больше и больше оседал в воду, и хотя люди знали, что в ближайшее время он затонуть не должен (в трюме — множество пустых бочек), они не на шутку были обеспокоены опасностью не менее страшной. Полузатонувший «Ингерманланд» становился легкой добычей штормовых волн, которые с каждой минутой все легче и легче перехлестывали через его осевший в воду борт.
К концу подходила и неравная борьба на жилой палубе. Ударами волн одну за другой выбило задрайки из носовых клюзов, и вода, клокоча, с бешеной силой хлынула внутрь корабля.
— Все, робяты, более тут ничего сделать не можно! — крикнул кто-то из остававшихся там матросов. — Пора выбираться, пока здесь навсегда не остались!
Но один человек все же решил остаться на заливаемой водой палубе. Это был артиллерийский унтер-офицер Баев. Решение он принял отчаянное! Унтер-офицер задумал все же пробраться к носовым клюзам и заткнуть их. Попрощавшись с товарищами, Баев по горло в воде двинулся в свой страшный путь. Назад отважный моряк не вернулся. Никто так никогда и не узнал, каков был его конец, удалось ли ему исполнить свой замысел. В памяти ингерманландцев остался лишь его подвиг — подвиг, достойный поклонения.
Женщины и дети, меж тем, собрались в кают-компании. Тревожно прислушиваясь к ударам стихии, они молились о спасении Николаю Угоднику.
— Заступись, святой Микола, спаси нас и деток наших! Не дай сгинуть в пучине морской!
Но молчал в ответ святой. Только раскачивалась под ним мерцающая лампадка, бросая тревожные блики на лица женщин. Матери, как могли, успокаивали испуганных детей:
— Спи, спи! Вот проснешься — и все уже закончится!
Сестры Борисовы, тесно прижавшись друг к дружке, будто ища тем спасения, молчали. Рядом с ними — супруга лейтенанта Сверчкова Олимпиада. Молодая женщина тоже испереживалась: как там сейчас наверху ее Митенька, что с ним?
В кают-компании уже гуляла вода. Женщины плакали.
— Успокойтесь, родные! — уговаривала их, как могла, капитанша. — Вот увидите, все будет хорошо. В море и не такое случается!
Марья Давыдовна — в ночной рубахе до пят. Как спала, так из каюты и выскочила.
Вскоре сверху прибежали посланные командиром матросы, и женщин стали выводить на верхнюю палубу. Вслед за ними потянулись и больные из лазарета. Один из тяжелобольных выходить наверх отказался:
— Оставьте меня здесь, — сказал он пытавшимся вынести его. — Мне уже недолго осталось, займитесь другими. — Забравшись в дальний угол лазарета, он затих и так, тихо, через какие-то полчаса отошел…
По команде Трескина лейтенант Шигорин возглавил сооружение плотов и приготовление к спуску шлюпок. В них спешно складывали компасы, сухари, бочонки с водой.
Из воспоминаний лейтенанта Дергачева: «Когда вода стала сильно прибывать в батарейную палубу, то я с несколькими людьми, взявши связанные матросские койки, пошел в кают-компанию для забивки портов и нашел кают-компанию уже пустою, потому что всех жен и детей вывели наверх. Почти при конце забивания портов волною ударило в кормовые окна кают-компании так, что койки из элен-порта полетели, как ракеты, а рамы из транцев подняло и вода пошла в окна, как в мельничные шлюзы. Тут уже нечего было надеяться на отливание воды, а нужно было думать о спасении. Я сказал находившимся со мною матросам: „Ребята, бросай, пойдем наверх спасаться“. Выйдя из кают-компании, встретил у склянок священника, с которым пропели: „Спаси, Господи, люди твоя!“, простились, и я закричал людям, находившимся на батарейной палубе при отливке воды, чтобы бросали работу и шли наверх спасаться. Этот момент был самый ужасный, люди бросились наверх с невероятной быстротою…»
