…Мало-помалу Алей осваивался в обращении с собственным расщепленным сознанием. Только теперь он осознавал, до какой степени утратил контроль над ним. В первые дни он не мог толком даже отслеживать переключения между личностями. Пусть обе личности принадлежали ему, пусть он не чувствовал никакого сопротивления или отторжения одной из них, но две воли, два опыта, два рассудка не могли гармонично сосуществовать в одном теле. По крайней мере – сразу после совмещения. Частичное слияние ментальностей степного воина-аристократа и рядового айтишника из Листвы порождало мысли и выводы, невероятные в своей нелепости и чудовищности. Так, неизбежная победа русского войска в грядущей битве Алею отнюдь не казалась чем-то удивительным и невероятным: материал школьной программы, о чем говорить? Но Улаана-тайджи эта победа приводила в черное отчаяние. Его эмоции были так сильны, что в конце концов даже Алей начал стискивать зубы при мысли о Немясте. «Ирсубай, – проносилось в уме, – Ринчин. Шоно», – и еще десятки знакомых имен и лиц. Лиц живых, веселых и симпатичных людей, которые навеки останутся на Куликовом поле, изрубленные русскими топорами… Нельзя сказать, чтобы Алей совершенно спокойно принимал то, что по воле отца – или же по какой-то иной, неведомой воле – ему пришлось принять не ту сторону. Но поделать с этим он ничего не мог. Окажись он во стане русских воинов – по-прежнему считал бы себя русским и наверняка бы искренне возненавидел захватчиков, о которых знал из книг и мультфильмов. Но он был одним из захватчиков, другом, командиром и царевичем захватчиков, и волей-неволей личные симпатии и убеждения Улаана-тайджи становились его симпатиями и убеждениями. К тому же Саин-хатун действительно была очаровательной женщиной, а Ирсубай – отличным приятелем…
Алей твердо намеревался добиться полного разделения сознаний. Прежде чем анализировать странную параллель и строить планы побега из нее, надо было разобраться в себе. Порядком неприятно было, начав размышлять о деле, внезапно осознавать себя думающим о добыче, которую можно взять в русских городах. Первой в списке стояла задача определить границы личностей и научиться сменять их по собственной воле.
Нескоро, но Алею удалось это. Спустя несколько дней он, поигрывая камчой, уже размышлял о бездонном потенциале человеческой адаптивности и устройстве многомерной Вселенной. Лайфхакерский опыт оказался как нельзя кстати: Алей и раньше умел управлять потоками неясных и непонятных ассоциаций, спокойно принимать озарения, явившиеся непонятно откуда, развивать мысли, казавшиеся чужими. Отделять искры ценного и верного знания от балласта он тоже умел. Разница заключалась лишь в том, что теперь балласта просто не было. Любая информация могла оказаться полезной так или иначе.
Только покончив с рефлексией, он отправился к брату. Младший тоже путался между Инеем Обережем и Цаном-тайджи, но, судя по всему, даже не замечал этого. Алей боялся оказать брату медвежью услугу, взявшись помогать, пока сам едва держался на плаву.
Но его помощи не потребовалось.
Когда он подъехал к возку, где Иней под руководством наставников читал по-китайски, тот немедля бросил занятия и в мгновение ока отвязал своего Этигэла. Алей внутренне подобрался, ища самый мягкий, безболезненный способ вернуть брата в его привычную личность. Они отъехали в сторону, Алей осторожно начал:
– Инька… – и Инька ответил по-русски:
– Алик, ты почему так долго не приезжал? Я хотел уже тебя искать. Только не знал, где ты. А за мной эти деды таскаются, вообще никуда не пускают.
Алей глянул на брата испытующе и даже нахмурился слегка. Как-то слишком легко получалось.
– Инька, – сказал он, – это точно ты?
Иней посмотрел на него в недоумении.
– Ты про что? – сказал он и вскинулся: – А! Ты про понарошку?
– Какую понарошку?
– Ну мы с папой и с тобой вроде как понарошку здесь, – улыбнувшись, объяснил Иней. – А сейчас несчитово вроде как, да?
– Да, – сказал Алей в смущении и прибавил: – Ну ты молодец, Инька.
Младший засветился. Потребовал, покраснев ушами:
– Почему «молодец»?
– Я думал, ты не отличаешь понарошку от несчитово, – сказал Алей со вздохом. – В прошлый раз ты то на одном языке говорил, то на другом. Я даже испугался.
– Ты тоже на разных языках говоришь, – сказал Иней. – И по-китайски даже, Лю сказал, что хорошо. А дома только английский знал. По-моему, прикольно, правда?
– Прикольней некуда… – пробормотал Алей, в задумчивости терзая нижнюю губу. – Слушай, Инька, ты как смотришь на то, чтобы домой уже поворачивать? По-моему, прогулялись мы неплохо. Мама волнуется. И Ленька скучает очень.
Иней приуныл.
– Я хорошо смотрю, – печально сказал он. – Только папка не хочет. Он хочет Летена победить, ну этого, который московит. Очень хочет. А я… ну… – он смешался, сморщил нос, скосил взгляд в сторону и признался: – Алик, я папку очень люблю. Взаправдашне так люблю. Он классный, правда. Давай так сделаем, – Иней поднял глаза, улыбнулся, – папка Летена победит, а потом мы сразу домой пойдем. Вместе.
Алей стал мрачен как туча.
Но он ничего не сказал, только уронил неопределенное: «Подумаем», – и стал расспрашивать Инея о том, где они с папкой были и что видели. О возвращении домой он в тот раз больше не заговаривал.
Тем же вечером он начал искать админа.
* * *
Первый поиск оказался предсказуемо безуспешным – и неподъемно тяжелым. Алей с гнетущим чувством понял, что сейчас как поисковик он практически беспомощен. Это была беспомощность не того рода, какую он испытал при первой попытке поработать из Старицы. В Старице он тонул в морях и океанах информации, теперь же оказался посреди безводной пустыни. В отсутствие Интернета, Старицы, проксидемона или, на худой конец, видимого объекта анализа он не мог нащупать даже начальные звенья поисковых цепочек. Конечно, во многом неудачу определяли параллель и эпоха. Даже вместе со всеми знаниями Улаана Алею не хватало эрудиции. Царевич был на редкость образованным человеком для древнего монгола, но ни в одном из знакомых ему языков не было аналога для тоннелей и Якорей. Нелепо было искать в Средневековье системных администраторов, а как правильно именовать местных управленцев, Алей не знал. Бурханами или богами? Шаманами? Старцами? Все варианты приводили к пустоте.
Он пробовал искать иначе. Дома у него уже получалось увидеть тоннель человека, а всякий тоннель, как известно, привязан к Якорю.
Но и здесь его ждал неуспех. Далеко не каждый Якорь – вселенский админ. Для младенца первым Якорем будет его мать, для фанатика – его пророк. В эту эпоху Якорями оказывались либо властные старики, главы семейных кланов, либо командиры и первый из них, сам Гэрэлхан. Единственный раз замаячил лучик надежды, когда Алей попытался определить Якорь своей жены. Им была некая могущественнейшая шаманка, старая принцесса чингизовой крови… но она осталась в Хар Хоруме, а войско с каждым часом удалялось от столицы.
